– Основное условие работы, – жёстко
говорит мужчина, сидящий напротив меня, – никаких взглядов в мою
сторону! Мне хватило пары ваших предшественниц. Даже если вы
понравитесь моей матери, что вряд ли, это не означает
автоматическую симпатию с моей стороны. Надеюсь, вам понятно?
Прикусываю язык, чтобы не сказать,
что я думаю о нём и его условиях, и молча киваю.
– Хорошо, – он удовлетворённо
кивает. – Так, ваши обязанности: при необходимости оказывать моей
матери медицинскую помощь в рамках вашей компетенции, следить,
чтобы она вовремя принимала лекарства, а также выполнять её
поручения, помогать в бытовых вещах и выслушивать жалобы на то,
какой я ужасный сын. Вопросы?
– Мне сказали, что у вашей матери
проблемы с глазами, – задаю единственный вопрос, который меня
сейчас волнует. – Насколько плохо она видит?
– Очень слабо. Различает светлое и
тёмное, очертания предметов.
– То есть черты моего лица она не
разглядит?
– Это так важно? – он поднимает
брови.
«Ещё как важно», – проносится у меня
в голове, но я слегка киваю и одновременно пожимаю плечами, делая
вид, что мне безразлично.
– Нет, не разглядит.
Значит, она не узнает меня. Не
узнает девушку, которую тогда выставила из квартиры. Но ладно она…
Почему ты не узнаёшь меня? Или предпочитаешь делать вид, что не
узнаёшь?
– Хорошо, – киваю, а затем, не
удержавшись, уточняю: – Помогать нужно только вашей матери? Вы в
помощи не нуждаетесь?
Последние слова звучат немного
язвительно, и мой наниматель вскидывает брови в непритворном
удивлении.
– А почему мне может требоваться
ваша помощь?
– У вас нет проблем… с памятью,
например? – говорю с намёком.
Я не ожидаю особенной реакции,
поэтому меня застаёт врасплох, как быстро меняется выражение его
лица.
– Нет, – цедит он сквозь зубы и
встаёт, показывая, что разговор закончен. – Если это всё…
– Я готова приступить к работе с
завтрашнего дня, – произношу торопливо и тоже поднимаюсь.
Плевать на всё – на его мать, на моё
разбитое сердце, на… горло сжимает спазмом, я не позволяю себе даже
в мыслях договорить последнюю фразу. Имеет значение только моя мама
и её операция, на которую я откладываю деньги. Ради этого я на
многое пойду – даже работать к человеку, который разрушил мою
жизнь.
* * *
– Глянь, какая тут цыпа!
– О-о-о, цып-цып-цып! Куда
торопишься, эй?
За моей спиной раздаётся грязный
мат, который заставляет меня вжать голову в плечи и ускорить шаг.
Мне остаётся всего-ничего – нырнуть в арку, свернуть влево, три
подъезда – и я дома! Господи, ну пожалуйста, пусть они просто
посвистят вслед. Зачем только я нарядилась?!
Зачем-зачем… Восемнадцать лет ведь
исполняется раз в жизни. Правда, вечеринка, устроенная для меня
теперь уже бывшей лучшей подругой, обернулась дурацким цирком,
когда я увидела её на кухне, целующейся с парнем, который вроде бы
встречался со мной последние пару недель. Увидела, не стала им
мешать, только тихо отступила по коридору, а затем и вообще ушла из
квартиры, где собралась весёлая компания.
Вот так и получилось, что теперь я,
громко цокая неудобными каблуками, бегу домой в первом часу
ночи.
– Притормози-ка, – грубый голос
совсем близко.
Меня хватают за плечо и
разворачивают, я вскрикиваю, чуть не потеряв равновесие из-за
дурацких шпилек.
– О, какая! – развязный смех.
– Слышь, Серый, она прям тебе в
объятья сейчас рухнет! Не цыпа, а киска… горячая! – ржач с другой
стороны.
Их ещё и двое… Мамочки!
– Отпустите!
Надо же орать в голос, почему я так
пищу? Может, крикнуть «помогите»? Ага, так кто-то и попрётся в ночь
на крики о помощи, как же… Обречённо зажмуриваюсь. Отпраздновала
восемнадцатилетие, называется.
– Отпустите девушку, парни, –
раздаётся вдруг поблизости спокойный голос, и я распахиваю
глаза.
