* * *
– Подъём, ребятишки! – Крик боцмана выдернул Антона из глубокого сна. – Подъём, чё спите?! Вас чё, будильники не учили ставить?! Какого чёрта я должен каждое утро бегать всех подымать?! – громыхал прокуренный, хрипящий голос.
– А кто тебя, придурка, просит этой хернёй страдать? Тоже мне, петух деревенский, – ворчал себе под нос Гена с нижней койки. – Колян! Антоха! Вставайте, а то ща боцман вам, как обычно, разнос устроит!
– Всё нормально, Гена, проснулись, – отозвался Антон, протирая заспанные глаза.
– Сука, как же холодно! – дрожащим голосом простонал Колян. – Какого люмик опять открытым оставили?
– Так ты же последний ложился – должен был закрыть, – ещё сильнее заворчал Гена.
– Гена! – Крик боцмана гулял по нижней палубе. – Гена, поднимай своих обалдуев, пора работать!
– Проснулись, Альбертыч! – доложил Гена.
Дверь каюты со скрипом отворилась, и в проёме появился старый боцман Альбертыч. Он, как и абсолютно каждый день, был одет в плотный вязаный свитер с воротником под самый подбородок и старые потёртые штаны бледно-синего цвета, с застывшими пятнами краски и машинного масла. Боцман брил голову налысо, а всё его смуглое лицо покрывали рубцы, шрамы и морщины.
– Вставайте, мужики. Рабочий день начинается, – теперь спокойно проговорил боцман. Его маленькие чёрные глазки осмотрели тёмную каюту матросов.
Пятая каюта, в которой жили Гена, Антон и Колян, была тесной и, скорее всего, вовсе предназначалась только для одного человека. Интерьер был скуден; в дальнем конце каюты открытый иллюминатор впускал ледяной морской воздух. С одной стороны стояла двухэтажная шконка, на первом этаже которой спал старый и глуповатый матрос Гена, а на втором – девятнадцатилетний матрос Антон Нетёсов. Он был ещё совсем неопытным моряком, ходившим в море буквально второй год. Из-за отсутствия навыков он часто провоцировал боцмана на крики и ругательства. За Нетёсовым на судне в принципе закрепился ярлык чудака. Хорошего парня, но чудака, читающего какие-то непонятные книги и совсем не проявляющего интерес к увлечениям окружающих его «нормальных» людей. В полуметре от шконки Нетёсова и Гены у стены напротив стояла вторая точно такая же двухэтажная шконяра. Верхний этаж шконки был завален спасательными жилетами, гидрокостюмами, старыми робами и зимними куртками. А на первом этаже спал Колян по прозвищу Пистолет (ненавистной кличкой его прозвали мотористы из-за неправильно сросшегося и оттого не сгибающегося среднего пальца на правой руке). Колян был старше Антона буквально на шесть лет, но уже к этому возрасту сумел обрасти женой, двумя детьми, ипотекой и бесконечно тянущимися друг за другом кредитами. Пространство между шконками и дверным проёмом делили между собой рабочий стол – с одной и умывальник с туалетным зеркалом с другой стороны.
– Мужики, в общем, собирайтесь шустрее, – сказал боцман. – Там беда случилась. Захарыч ночью умер.
Альбертыч проговорил это настолько будничным тоном, что матросы сразу и не поняли, что за работа им сегодня предстоит. Несколько секунд заспанные глаза палубной команды кружились по каюте, пытаясь переработать только что полученную информацию.
– Как умер? Почему умер? – первым очнулся Гена. Тревога и недоразумение застыли на его лице.
– Да чёрт его знает, – так же буднично отвечал боцман. – На вахту не вышел, ревизор давай его будить, а тот так и остался «дрыхнуть».
В каюте повисла тишина. Гена почесал покрывшийся трёхдневной щетиной подбородок на своём морщинистом лице и уставился себе под ноги. Колян с Антоном переглянулись и как будто ждали ответа от остальных, какие эмоции надо испытывать. Захарыч был старшим помощником капитана и непосредственным начальником палубной команды. Никто из присутствующих Захарыча не любил при жизни. И за всё время совместной работы, пожалуй, не сказал в его адрес ни единого хорошего слова. Теперь почему-то Захарыч им больше не казался каким-то уж очень плохим человеком. «Кабздец, Захарыч», – грустным, поникшим шёпотом буркнул себе под нос Гена таким тоном, будто только что узнал о смерти самого близкого друга. Колян спрыгнул со шконки и босыми ногами на цыпочках пробежался по ледяной палубе в дальний конец каюты, чтобы закрыть иллюминатор, который всю ночь дарил матросам промозглый ветер. Антон запустил всю пятерню пальцев левой руки в грязные волосы. Затем он медленно провёл той же рукой вниз по узкому бледному лицу и в конце концов почесал ею свою жиденькую бородку. Боцман ещё какое-то время простоял в проходе, затем ушёл, не сказав ни слова. Матросы остались сидеть в полной тишине. Лишь шум безразличных солёных волн за иллюминатором напоминал им, что это просто начало очередного рабочего дня.
