Глафира всегда знала, что любовь – как тесто. Ее нужно вымешивать долго, с терпением, с теплом ладоней. Нельзя спешить, нельзя давить слишком сильно – иначе порвется. Нельзя оставлять без внимания – иначе засохнет. И если вложить в нее душу – получится нечто настоящее. Нежное, воздушное, с хрустящей корочкой счастья.
Она верила в это. Верила, когда ставила будильник на шесть утра, чтобы испечь бисквит для свадебного торта. Верила, когда улыбалась клиентам, даже если ноги гудели, а в глазах рябило от усталости. Верила, когда Петя обнимал ее сзади на кухне, целовал в шею и шептал: «Моя сладкая…»
Именно так он ее называл. «Моя сладкая». Потому что она делала торты, потому что у нее был мягкий голос, потому что она умела прощать мелкие промахи – опоздания, забытые даты, разбросанные носки. Она думала: главное – любовь. А любовь у них была. Была – как сахар в креме. Без нее все рассыпалось бы.
Но в тот мартовский день, когда она вернулась домой за забытым формочками для капкейков – любовь превратилась в горький шоколад без сахара. Тот, что щиплет язык и оставляет осадок на душе.
Ключ повернулся легко. Дверь открылась бесшумно. И тишина в квартире показалась ей странной – слишком густой, слишком тяжелой. Потом – смех. Женский. Звонкий, чуть хрипловатый. И его голос – Петин – тихий, ласковый, такой, каким он говорил с ней по утрам.
Глафира не помнила, как прошла по коридору. Не помнила, как остановилась у двери в спальню. Помнила только запах – смесь ее любимых духов «Малиновый рассвет», которые она оставила на тумбочке, и чужого, сладковато-восточного аромата. Помнила красное белье на ее подушке. И его руку – ту самую, что гладила ее по волосам, – лежащую на обнаженной спине незнакомки.
Она не закричала. Не бросилась с кулаками. Просто замерла. Как будто кто-то выключил звук в ее жизни. Потом развернулась и вышла. Тихо. Как вошла.
На улице было солнечно. Люди шли с пакетами, смеялись, целовались. Кто-то ел мороженое. Глафира смотрела на все это, как на чужой фильм. Мысли крутились, как миксер на максимальной скорости: «Он же говорил, что любит… Он же смотрел мне в глаза… Мы же планировали детей…»
Она не плакала. Не сразу. Плакать было некогда. Нужно было идти в кондитерскую. У нее сегодня заказ – торт на юбилей. Шоколадный бисквит, крем мусс, ягоды, золотая посыпка. Клиент ждет. Клиент всегда ждет. Она приехала, надела фартук, вымыла руки, включила духовку. Работала как робот. Резала, взбивала, украшала.
Сегодня в кондитерской было как никогда много посетителей. Весна ворвалась в город не постепенно, а вдруг – ярко, щедро, с теплым ветром и золотистым светом, который ложился на витрины, как глазурь на пирожное. Люди, словно проснувшиеся после долгой зимы, тянулись к сладкому – к радости, к утешению, к маленьким праздникам. Кто-то покупал капкейки с сердечками – «для настроения», кто-то брал целый торт – «для внезапного гостя», а кто-то просто стоял у витрины, выбирая эклер, как будто это был самый важный выбор дня.
Глафира двигалась между стойкой и кухней, как маятник – точно, без сбоев. Ее руки знали каждое движение: как насыпать муку, как выровнять крем, как поставить точку из шоколада ровно по центру. Она улыбалась. Улыбалась мягко, тепло, с легким прищуром глаз. Клиенты благодарили, хвалили, просили сфотографироваться с ней – «вы же сама хозяйка, да? как в вконтакте!» – и она кивала, не говоря лишнего.
В кондитерской трудились две девушки – Лиза и Маша. Лиза – худенькая, с веснушками и вечным хвостиком. Маша – крепкая, с громким смехом и ямочками на щечках. Обе знали Глафиру давно – с тех пор, как кондитерская только открывалась, с ободранными обоями и одним миксером. Они видели, как она ночами сидела над рецептами, как плакала, когда первый торт провалился, как смеялась, когда клиент написал в отзывах: «Это вкус детства».
