***
А по четвергам он кормил её мороженым, – тем самым, от которого мёрзли ладони и в голове танцевали снежинки. Она смеялась над очередной шуткой и тихонько так откусывала советский пломбир с шоколадной крошкой, стараясь не пропустить ни единой буквы его слов. Она любила. Так, как любят школьницы, сидящие на самой последней парте – волнующе, немного не понимая происходящего, но полностью отдаваясь во власть его глаз. А они были такие яркие-яркие, с лёгкой фиолетовой дымкой по краям и безумно синими внутри… И она мечтала, что однажды он уже перестанет рассказывать ей истории о других, а осторожно возьмёт за руку и тихо прошепчет «Люблю». И её ладони ломило от желания прикоснуться к его длинным тонким пальцам («как у пианиста», – вспоминала она слова мамы), почувствовать их лёгкую грубость и силу объятий. Но на улице была зима, он продолжал кутаться в шарф, лишь иногда – словно случайно – смахивая снежинки с её волос. И это был самый интимный момент в каждом из их четвергов. Она специально распускала волосы, распределяя их двумя прядями вперёд, чтобы лишний раз – ненароком – вдохнуть его морозный аромат и улыбнуться глупым девичьим мечтам…
Она помнила, как однажды он сказал, что у неё самая красивая улыбка, какую он когда-либо видел, – и с тех пор она улыбалась. Улыбалась в ответ на его «Здравствуй» и «Ну что, по мороженому?». Смеялась над очередной шуткой и совершенно перестала носить шарф, который прятал её губы. «Ты замерзнешь, – неожиданно тихо сказал он и стянул с себя тёплый шарф, – На, одень мой». И она стояла, как вкопанная, боясь пошевелиться и сделать что-то не так. Тогда он – осторожно, даже слегка смущённо, начал обматывать её шею, слегка касаясь пальцами обнаженной кожи. И казалось, что весь мир замер, застыл от напряжения момента, что вот-вот он её поцелует хотя бы в уголок губ, но он лишь произнёс «Наверное, пора перестать есть мороженое по четвергам, зима ведь уже». Развернулся и зашагал прочь. А она так и осталась стоять – застывшая, ошеломлённая – среди заснеженного парка, собирая снежинки на своих волосах и превращая каждую каплю из глаз в маленькую застывшую льдинку.
***
А через час она все ещё надеялась, что он вернётся. Слышала скрип его шагов по свежевыпавшему снегу. Чувствовала стекающее сквозь пальцы мороженое. Но продолжала стоять – застывшая, отрешённая, отдавая всю себя в объятия его тёплого шарфа. А мысли носились в голове, лёгкие надрывались от начинающей простуды, но в глазах была пустота. Та леденящая душу пустота, которая остаётся после молчания. Он ушёл. Неожиданно. Резко. Не попрощавшись. Не проводил до дома, не доел, как обычно, её холодное мороженое, одновременно смеясь над тем, как мало ей нужно для счастья… А ведь действительно мало – видеть его лохматую чёлку сквозь приоткрытую дверь кабинета, разрешать донести портфель от школы до дома и неустанное повторять маме, что они «только друзья». Он жил в соседнем подъезде – совсем не высокий, обычный парень с улыбкой Чеширского кота. Именно он в детстве разрушал её песочные замки футбольным мячом, давил кукол новой грузовой машинкой и кидался снежками в её румяные щеки. Именно он – десять лет назад – впервые позвал поесть мороженого в четверг, пока родители на работе. Он был её старшим братом, другом, а стал самым любимым во всей вселенной. И она ненавидела шесть дней в неделю, которые они проводили порознь. Отсчитывала часы, минуты до того момента, когда увидит его после звонка, с лёгкой ухмылкой говорящего «Ну что, за мороженым?». Их маленький ритуал в любое время года – рассказывать друг другу истории за стаканчиком такого редкого советского пломбира с шоколадной крошкой…
