Темнеет. Стелется поземка, заметая дороги и тропинки зарывшегося в снег городка. Появляются первые звезды, крепчает морозец. На улицах пустынно. Внезапно тишину прорезает гудок прибывающего поезда. По заснеженному перрону бегут огни от окон вагонов. Состав тормозит, слышится скрежет открываемых дверей, спускаемых лестниц. И небольшая площадь перед вокзалом вмиг наполняется вопящей толпой, спешащей добраться до автобусов. Пассажиры пихаются, лезут, ругаются, с трудом поворачивая друг к другу разгоряченные красные лица, и наконец втискиваются в узкие салоны. Машины, давясь и пытаясь изрыгнуть человеческую массу, натужно взревывают и, скособочившись, тяжело трогаются в путь. Постепенно растворяются все резкие звуки. На пятачке вновь становится пусто.
Налетает колючий ветер, кружит волчком, гонит ледяную крупу по безлюдной площади, а пролетающая ворона, поперхнувшись, захлебывается своим криком. И сквозь свист пурги неожиданно проявляется отдаленный, наводящий тоску нестройный вой, в котором угадывается ритм неведомого языка. Над городом сгущается тьма.
Хмурое утро не приносит облегчения. Черные слепые окна, унылый стук дверей незапертых подъездов, разбитые на первых этажах стекла да одинокий вопль обезумевшего человека. Жители с опаской выбираются из квартир, спеша поскорее завершить неотложные дела, требующие присутствия вне надежных стен, и исподлобья рассматривают каждого встречного. А снег идет и идет, укрывая толстой шубой все вокруг, но никто не собирается его убирать или утаптывать. Прибывших накануне без остатка всосала ночь.
Первым урок истории. Дико охота спать, ешкин кот. За окнами темно. И глаза слипаются, не продохнуть. Голос Наталиванны не чище киселя, нафиг. А стрелки часов натурально в ступоре. Пятнадцать минут от начала, и впереди дохрена этой байды. По ходу, еще малехо, и закемарю, по любому. А это нельзя, с Наталиванной встревать – самый отстой. Короче, не хило бы напрячься. Ага? Училку, блин, несет, как обычно. Вот она чуток замолкает. И от двери тут же проступает тихонький звук. Круто. Что за ералаш, ядрена вошь, а? Отклоняюсь слегонца в сторону, чтобы лучше въехать. Базар училки тем временем пендюрит дальше. Но забить на странное шкрябанье мне уже впадлу. Вставило. Вроде скребут чем-то. Типа какая-то хрень старается поддеть дверь когтями, что ли. Кто же это, блин? Псина? Кошка? А по ходу, крыса?! Это было бы самое клевое, ага. Прикольнулись бы ништяк. Но нет, непохоже. Тишком даю косяка на Лизку Галюнову, мою соседку. Она просто вся в Наталиванне, преданность прям через край. Умора! По любому ни хрена не слышит. Ну, это-то понятно, блин. Типа я сижу ближе всех к выходу. И никто, кроме меня, возню крысиную не просекает. Клево! Как бы ее подманить, грызунью-то эту? Даж ерзаю от нетерпения.
Вдруг дверь малехо открывается, типа от сквозняка. Ништяк. Сейчас круче всего – не проморгать мудацкое животное. Но пока глухо, только холодом маленько подает. Наталиванна затыкается, щурится сквозь очки. Неужто что-то засекла? Окуляры, в натуре, сильная вещь.
Бли-ин! Типа из ниоткуда выплывает Гандыря. Синюшный, ядрена вошь. Зенки мутные. Волосья колтуном. А руками типа загребает. Стоит такой и пошатывается. Отпад полный! У нас сразу тишина в классе замогильная. Ну, нихрена себе! Картина супер. Ага? Что это с ним? Ведь пацан-то, блин, правильный. Не квасит, не ширяется. С его родоками поживи, точняк рехнешься. При таком раскладе или сразу копыта отбрасывать, или жить примерно. По любому. Ага. Чего же с ним стряслось-то? По ходу, заболел типа?
И тут он выставляется на меня. Прям глаза в глаза. И я начинаю в натуре охреневать. Мертвый рыбий взгляд просто засасывает. Не улизнуть. Вцепляюсь в парту и стараюсь оторваться. А он, типа, признал. Кривит губы: «Ха! Серега!». И скребущие пальцы ко мне тянет. Крындец, короче, полный.
