Прощание
«...на этом я завершу изложение
своей теории. Сколько раз я отсылал ее в академии наук, в
университеты мира, но меня презрительно обзывали фантастом и
альтернативным биохимиком. Лишили не только способа зарабатывать
себе на жизнь собственными знаниями, но еще и оклеветали. Я никого
не виню... Простите, что не смог всех убедить. Надеюсь, что я
ошибся в выводах и всех вас ожидают тысячелетия счастливой жизни, а
не ее скорое прерывание в ослепительном огне
Самвартаки...»
Профессор Князев Игорь Валентинович
аккуратно сложил прощальное письмо, прислонил его к сахарнице на
кухонном столе и вышел в гостиную.
Его глаза чуть задержались на
коллаже из фотографий, где в центре виднелся циферблат настенных
часов. Стрелки на этих часах отмерили ровно час, как он сел за
написание последнего в своей жизни письма.
Игорь Валентинович скользнул
взглядом по книжным полкам, на расстоянии чувствуя корешки книг и
брошюр: все ощущения обострились, сделались яркими, четкими,
осознанными, а память подкинула стёртые воспоминания.
Вот он получает от издательства свою
первую книгу и гонорар, а вот статья, бережно хранимая в прозрачном
файле, о его выступлении в РАН. Рядом втиснут читанный-перечитанный
разгромный отзыв научных критиков. Вот отказ в предоставлении
лаборатории... Вот отказ в предоставлении права на ознакомление с
документами под грифом «совершенно секретно»... Вот восстановленная
по памяти запись его приватной беседы с ватиканским
архивариусом.
Профессор предусмотрительно записал
ту знаменательную беседу шифровкой: взял старую, толстую книгу
Афанасьева и просто нашел там нужные слова на каждой странице. Он
еле заметно отмечал их точками, а те нужные слова, которые так и не
смог отыскать, записывал цифрами, заделанными под расчет показаний
электроэнергии, и теперь, если все слова выписать в строки, то
получится текст. Самый важный текст в мире.
А это осколки, оставшиеся от
разбитой вазы покойной жены – как немое напоминание об обыске, что
проводился в его квартире; об угрозах, о допросах без официальных
протоколов, об изъятии тиражей, напечатанных уже за свои
средства...
– К черту всё! – махнул профессор,
рывком открывая комод и вытаскивая оттуда пистолет. – Еще
отцовский, – нежно погладив ствол, прошептал он. – Как хорошо, что
папа чекистом был, вовремя оружие припрятал. Как раз для такого
случая, чтобы живым не сдаться, чтобы умереть с честью, а не на
рабской скотобойне. Я – не раб, я – свободный и право имеющий!
Спасибо, папа. Я продолжу сражаться! Будь уверен во мне, будь
уверен, я не подведу! Даже если это будет последнее сражение в моей
жизни.
Застегнув кобуру, хозяин квартиры
окинул печальным взглядом своё жилище, проверил документы на
имущество, что по завещанию должно было перейти племяннику, и
решительно вышел на лестничную клетку.
Закрывая за собой дверь, он нервно
оглянулся, точно вор, застуканный на месте преступления, когда мимо
прошла соседка – набожная старушка.
– Ах, Игорек, что это ты сегодня так
рано? Решил выйти, погулять? Погодка-то какая чудесная!
– А вы, Марья Алексеевна, откуда и
куда?
– Да из храма вернулась.
– Вы же недавно болели.
– Болела, да. А что делать? Праздник
же нынче – церковный. На кладбище надо съездить, всё прибрать,
цветочки посадить, да и не грех службу отстоять. Сколько раз я тебе
говорила: сходи в церковь, покрестись, ведь ты уже на пенсии, о
смерти нужно заранее позаботиться. Ты думаешь о смерти?
– Только о ней и думаю.
– Вот и покрестись!
– А я вам в сотый раз отвечаю: от
того, что я покрещусь, веры во мне не прибавится. Зачем мне вашего
Бога обманывать?
– Его невозможно обмануть, – с
мудрым видом погрозила пальцем старушенция. – Он всё видит и
слышит. Ты всё равно покрестись, а то и слушать тебя не станет на
загробном суде.
