Тот день я хорошо запомнил. Запомнил в самых мельчайших подробностях. И неудивительно. Ведь это был самый важный день в моей жизни. Самый важный. Вот прямо самый.
Жили мы тогда с отцом у бабули с дедулей. На постоянной основе жили, хотя и считалось, что временно. Дом низколобый и сейчас перед глазами стоит: сени, четыре комнаты, образа по углам, кусты алкоголий у крыльца.
Цветы почему-то особенно в память врезались. Тёмно-зелёные стебли, жёлтые бутоны с крупными лепестками, капельками росы. Красивые цветы. Очень красивые. За ними бабуля всё увивалась – лишь бы не засохли, лишь бы не вымерзли. Столько заботы на них перевела, что для прочей жизни и вовсе не осталось.
Строгая бабуля была. За словом в карман не лезла, в ответ церемоний не требовала. Вот и в тот самый день – всё цветы подвязывала да отца материла. Крепко материла, самыми последними словами. За жизнь его недалёкую, за то, что только хуем о перспективах думает, за то, что раньше их семья зажиточной считалась и уважением пользовалась, а нынче люди разве что головами при встрече кивают. И ведь не поймёшь, что у этих людей на уме. Но вряд ли что-то хорошее. А всё из-за отца. Из-за него. Только из-за него.
Отец на брюзжание бабули внимания не обращал, со двора собирался. В широкой шляпе, лёгких туфлях парусиновых. Улыбался, усы расчёсывал, мне подмигивал.
– Погода хороша! Сегодня все красавицы у окон будут да на крыльце! Скоро мамку тебе новую приведу! Хочешь? Хочешь новую мамку?
Я на лавке сидел, отцу не отвечал, хмурился. Знал, чем всё закончится. Временами и вправду приводил блядей, жизнь с дешёвой тушью перепутавших. На день-другой задерживались, редко дольше. Да и не каждый раз подобное отцу удавалось. Чаще один приползал, под утро, соплями по земле. Страдал день-другой чувствами неразделёнными, а после снова – на выгул.
Лишь только отец калиткой хлопнул, из виду скрылся, бабуля за кур принялась. Созвала, собрала пернатых вокруг себя, вздохнула тяжко. Ох, больны куры! Очень больны! Жрут, кудахчут, а яиц не несут!
Вот и решила бабуля аспирином их отпоить, чтобы пропотели они и поправились. Словит куру, между колен зафиксирует, одной рукой клюв приоткроет и прямо в горло испуганному пернатому существу микстуру вливает. Вливает, а сама на меня косится.
– На батьку дуешься? Ну дуйся, дуйся! Вырастешь – сам таким же будешь!
Закипели мои мысли горькими клятвами: усов таких себе не отращу, шляпы с полями не надену. Да и не отец он мне вовсе! Не отец! Какой же отец, если всегда от нас с мамой уходил? Даже когда ещё в городе жили. Встанет утром, на балкон выйдет. «Хорошо-то как! – скажет. – Погода!» А потом оденется и уйдёт. Когда вернётся – неизвестно. Но обязательно пьяный, в помаде и без денег.
Мать не перечила – смирилась к тому времени. Компот часто варила яблочный. Я не любил, но пил. Наверное, чтобы мать не расстраивать.
– Вот и ты таким будешь! Ровно таким же! – бабуля сказала, птицу очередную оздоравливая.
– Хуй тебе! Хуй угадала! – не сдержался я. – Не буду таким, как этот! Да и не отец он мне, слышишь?! Не отец!
Бабуля в ответ улыбнулась только.
– Отец, не отец… Мордами-то одинаковы! А морды с судьбой всегда переплетаются.
– На свою морду лучше посмотри!
С лавки вскочил, ведро пустое ногой подфутболил, кур испугал, в дом убежал. Долго после отдышаться не мог. Понимал, что к реке после подобных восклицаний не отпустят. И без того редко отпускали. Всё боялись, что утоплюсь. Сам слышал не раз, как за спиной моей шептались: мол, если к реке отпустить – обязательно утопится. Утопится, как пить дать! И что потом люди подумают?
Шептались, надо сказать, не просто так, не из вымысла. Я и вправду несколько раз топиться убегал. Но только давно, когда из города сюда переехали. Почему-то казалось мне, что утопиться – идея в самый раз. Но так и не утопился. Однажды в воду зашёл и понял, что не в смерти дело, а в жизни. А раз так, то и мешать их воедино смысла нет.
