Человек сам выбирает свой жизненный путь-дорогу. Точнее, каждый думает, что выбирает, но в действительности на наш выбор часто влияют неподвластные нам силы и обстоятельства. По мнению ученого, лауреата нобелевской премии Ильи Пригожина, в том мире, в котором мы живем, постоянно встречаются флуктуации, бифуркации и неустойчивости, которые делают наше поведение сложным, не прямолинейным и не всегда предсказуемым.
Жизненный путь каждого из нас от пункта А (рождение) до конечного пункта Б проходит в пространстве лабиринта, устройство которого нам не известно. В лабиринте полно тупиков, ложных ходов, медвежьих ям и прочих гиблых мест, но есть и выходы на правильный путь. Мы, человеки, с трудом продвигаемся вперед, постоянно путаясь в полутемных закоулках лабиринта и не вполне осознавая направление своего движения.
К сожалению, нам не дано понимать смысл нашей жизни, а также – смысл окружающего нас Бытия.
Неудивительно, что время от времени мы движемся не в том направлении, в котором предполагали. И потому нам так трудно без посторонней помощи оценить правильность наших действий.
И потому мы неизбежно совершаем ошибки. Без ошибок – не получается. На ошибках мы учимся, чтобы потом не повторять их. Обычно учимся на своих ошибках, иногда – на чужих.
Выживает тот, кто настроился выжить
Именно в первые годы после рождения человеческий ребенок усваивает колоссальное количество информации, необходимой для жизни. И это усвоение производится методом многочисленных проб и ошибок.
Из учебника психологии
1945
Хотелось гулять, но мать не разрешала. Причина была простая: стояли сильные морозы, совсем не характерные для наших мест, а у меня не было ни зимней обуви, ни теплой одежды.
Гулять очень хотелось. В последние дни непрерывно шел снег. Белым пухом укрыло наш двор, одинокую шелковицу, соседние крыши, деревья, улицу. Мир за окном изменился, что-то там происходило необычное и, наверное, интересное и веселое. Это было как праздник. Праздник прихода настоящей зимы. Слышались разные голоса, среди них было много детских. А я сидел дома и был лишен всех этих радостей.
Наконец, мать раздобыла где-то пару яловых сапог. Сапоги были старые и окаменевшие от ветхости. Им было, наверное, лет сто, а, может, и больше. Возможно, в них хаживал на турок один их моих прадедов в те времена, когда молдаванами правил славный господарь Штефан чел Маре. Мама долго разминала их, мазала салом, отбивала поленом, чистила сажей. Сапоги были громадные, размеров на пять больше того, что мне было нужно, с загнутыми по-старинному носами, но выбирать не приходилось.
И вот мать начала обряжать меня для выхода на улицу. Из зимней одежды у меня было пальтишко, из которого я вырос еще год назад, да непомерно большая отцовская цигейковая шапка. На меня были надеты двое штанов, поверх рубашки мамин теплый платок, ноги вместо портянок замотали кусками тряпок и запихали в сапоги. А когда мать втиснула меня в пальтишко, несгибающиеся руки стали торчать в стороны, как палки. Вот так я был разодет.
Я напялил на голову шапку и вышел на улицу.
Было пасмурно, немного ветрено и морозно, но мне после прокисшего домашнего тепла поначалу показалось, что мороз небольшой. Снег был глубокий, и в своих востроносых сапожищах, как сказочный Иванушка-дурачок, я с трудом брел по целику, пока не вышел на дорогу, которая была немного наезжена телегами и санями. Воздух был колючий, но чистый, дышалось легко, и мне сразу стало радостно от того, что я очутился в этом светлом и чистом мире. Хотелось прибавить ходу, попрыгать, помчаться галопом, однако неудобная одежда и непомерная обувь сковывали движение. Но всё равно было хорошо.
