«Воспоминание человека – это образ, записанный языком нуклеиновых кислот на многомолекулярных асинхронных кристаллах…»
Станислав Лем. «Солярис».
НАСЛЕДСТВО ОТ БАБУШКИ.
Когда Павел Карандасов пришёл с военной службы, тут же заглянул на огонёк к своей любимой тётушке Генриетте Георгиевне. Прямо в тщательно отутюженной морской форме, распространяя чудесный аромат пасты «гоя» и новеньких хромовых ботинок.
– Как же я рада за тебя, Павлуша! – тётушка испускала скупую слезу восторженного умиления, наливая ему чай, – Как же я рада!
– Чему же тут радоваться?! – не понимал Павел, разглядывая тётушкин пирог, стоявший в тот момент на столе в специальном фаянсовом блюде.
– А тому, что ты у нас герой! – тётушка, придавая лицу радость восхищения, и поглаживая поблескивающие серебром лычки старшего матроса, поясняла:
– А тому, что ты у нас защитник Родины!
Затем на её лице начинали мелькать тучи беспокойства.
– Однако у меня всё время билось сердце!
– Тётушка, любое сердце бьётся для жизни! – отвечал Павел и тут же задумывался над этими, как ему тогда казалось, умными словами.
Доброе сердце Генриетты Георгиевны билось не зря. Ведь траектория двухлетнего героического полёта Пашкиной военной службы оказалась своеобразной и, в некотором роде, непредсказуемой. Первые восемь месяцев он проболтался в инженерном батальоне Ленинградского военного округа. То есть, в Ленинграде, за это надо поблагодарить именно тётушку, имевшую на тот момент, как заведующая читальным залом Окружного дома офицеров, знакомства в горвоенкомате. А вот большая часть службы пришлась на Заполярье, куда Паша угодил после невероятных событий, случающихся у человека лишь раз в жизни. А иной раз их и вовсе не бывает.
Однажды бригада бойцов, роя траншею на Инженерной улице, невдалеке от Инженерного замка – а где же ещё инженерным войскам надлежало рыть траншею, как не там? – нашла клад. Ну, натуральный клад с золотыми николаевскими пятёрками, аккуратно уложенными в серый глиняный кувшин, завернутый в плотную, похожую на скатерть, ткань.
Первой реакцией у бойцов, над которыми Пашка Карандасов оказался старшим, была естественная – клад сдать государству и получить полагающиеся 25% премии. На семерых парней бригады выходило бы неплохо. Но как это правильно сделать никто не знал. А вызвать милицию не догадались. Но потом кто-то из бойцов предложил сначала отметить это дело. То есть, продать одну из драгоценных монет, и деньги прокутить. А остальной клад всегда можно сдать.
Так и сделали. Нашли на Моховой, третий дом налево сразу за пивными ларьками в подвальчике, антикварный магазин и отправились туда всем скопом, а кувшин, понятно, уже перепрятали в другом месте.
– Это что, древний неразменный пятак? – вяло спросил пожилой антиквар, вертя в пальцах тяжёлую царскую монету. Затем нацепил себе на глаз специальную лупу на резинке и стал монету изучать.
– Наследство от бабушки… – соврал Пашка.
– Интересно, как звали бабушку? – криво усмехнулся антиквар, – Княгиня Дашкова, а может быть сама принцесса Фике?
Паша пожал плечами:
– Так вы будете брать монету?
– Пожалуй, что и возьму! – ответил антиквар и предложил конкретную цену. То есть, по какому-то, известному только ему, курсу: за золотую пятёрку – пять советских рублей. В итоге сторговались на четвертном, хотя ребята настаивали сначала на сотне, а затем на полтиннике, и в тот же день напились. Затем напились и в следующий день, и в последующий.
Ротное начальство в лице старшины обеспокоилось, и доложило по команде, то есть ротному. Мол, как-то уж не по чинам, каждый божий день они пьянствуют, и не дешёвым портвейном, дескать, от них пахнет, а чем-то другим, благородным… и откуда, спрашивается, на это дело находятся средства? Не промышляют ли, между прочим, воровством?!
