1
Свернувшись калачиком на лавочке одной из прилегающих к Нижнеудинскому вокзалу тихой улочке, под утро от холода Петя Симонов почти не спал.
Солнце только что поднялось над крышами деревянных домов пристанционных улиц небольшого сибирского городка и, дробясь в кусте черёмухи, бисером блестело на зелени ещё не распустившегося цветника, который Петя время от времени созерцал через приоткрываемые веки за штакетником.
Этот похожий на большую деревню городок казался Пете преддверием сказки, хотя была у этой сказки своя, далеко не сказочная история. Пережив вместе со всей страной экспроприацию, коллективизацию, чистки, войну, с освоением начатых в середине девятнадцатого столетия золотых приисков, с открытием месторождения слюды, строительством фабрики, завода, кинотеатров, больниц, школ, с открытием отделения Иркутского университета культуры, медицинского и музыкального училищ, аэропорта, Нижнеудинск был втянут в эпоху великих строек (один БАМ чего только стоил!), а в целом являлся одним из тех городов, которыми прирастала Россия в период освоения Сибири и Дальнего Востока. И так год от года менялся лик земли, только люди в существе своём оставались неизменны: так же любили и ненавидели, ссорились и мирились, встречались и расставались. Осень сменяла лето, за зимой наступала весна, как и эта, пришедшая на нижнеудинскую землю чудесная, во всяком случае, для Пети Симонова, весна 1975 года.
Ещё совсем недавно в парадной военной форме, украшенной знаками отличия, погонами старшего сержанта, с «мослами» артиллериста, Петя уныло слонялся по безлюдной деревне, где даже не с кем было выпить за дембель. Ослепительно (словно улыбка невесты!) цвела вишня, купались в огненных лужах ершистые воробьи, на возвышении дальнего холма парил в сизой дымке синий купол деревянной церкви, где Петю в младенчестве крестили, а он не находил себе места в этой весенней радости.
Шла пасхальная неделя, и старушки с бабушкой, в их значительно поредевшем за последние годы числе, собрались в доме соседки петь Пасхальный канон.
– Христо-ос воскре-эсе-э и-из ме-эртвых, сме-эртию сме-эрть попра-ав, и су-ущим во гробе-еэх живо-от да-арова-ав! – с неизбывной надеждой тянули их немощные голоса, как и пять и десять лет назад, и, казалось, не было для них события важнее на свете.
Мать с утра уходила на центральную усадьбу колхоза, где работала ветеринаром. Недавно ей посулили квартиру со всеми удобствами, а это значит – прощай родные палестины, хотя бабушка вряд ли покинет насиженное гнёздышко. Отца Петя не помнил (три года ему было, когда родителя высушило раком), росли они с Лёней безотцовщиной, и если бы не бабушка, мамина мать, поднявшая без мужа троих (дед без вести пропал в сорок первом), они бы и десятилетку не окончили, а так всё, как у людей. И вот уже пятый сезон Лёня работал в старательской артели, а там и Петя, не задумываясь, последовал его примеру.
Ещё курился над землёй туман, ещё дышал ночной влагой воздух, когда из двери дома с тяжёлым рюкзаком за плечами вышла среднего роста, по-походному, в спортивный костюм и ветровку одетая девушка, в синем берете, из-под которого спускалась на грудь тёмно-русая коса. Провожала её интеллигентного вида пожилая женщина, про которую нельзя было сказать старушка – высокая, статная, по всему чувствовалось, волевая, в домашнем халате, в накинутом на плечи коричневом плаще, светлой косынке, завязанной сзади, как и Петина бабушка носила.
– Ну, и как ты такую тяжесть до аэродрома потащишь? – недовольно пробурчала она.
И в следующее мгновение Петино сердце впервые опахнуло тревожным весенним ветерком: