Семья
Незатейливо и сухо, возможно в преддверии больших, и значимых перемен, в бездонной голубизне неба, пели жаворонки. Июньское солнце палило изо всех сил. Лето грело степь, ни для кого не делая исключения. Распахнулась до глубин горизонта ширь, обрамляя его кромку призрачной, схожей с озерной, гладью плывущих миражей. Отрываясь от ранней, стойкой зелени пшеничных полей, они маячили над лугами и пашнями, словно взмахивая крыльями невообразимо огромных жар-птиц, стремясь умчаться в простор небес, где жили благодать и покой. Иногда они походили на плывущие мимо острова, с раздутыми белыми парусами далеких облаков; один за другим, уносимые ветрами странствий в необозримую глубину расстилавшегося перед ними будущего. А беспокойным, снующим всюду птахам, вовсе не было до этого дела; они пели, и радуясь солнечному лету, продолжали волновать и нежить слух маленькой Ники. Иллюзорный покой тонул в беспрестанной трескотне неугомонных кузнечиков и жучков, живущих где-то рядом, в густых джунглях травы, доходившей почти до колен, и щекотавших голые ноги, по которым девочка то и дело хлопала мягкими ладошками, силясь отогнать назойливых насекомых.
Над белокурой головой, в голубой и прозрачной дали, жило небо; ясное и загадочное, как длинный, бесконечный день, таящий в себе столько странного и волнительного, что маленькой Нике совсем не хотелось идти домой. Ей нравилось жить и бегать рядом с бабочками и стрекозами, радоваться новому дню вместе с суетливыми муравьями, которые всегда куда-то спешили, что-то искали, находили и тянули к себе в дом, где и так уж всего целая куча: «Зачем им столько? – спрашивала она себя. – От чего они всегда куда-то спешат, совсем не зная усталости?» И все же в небе лучше; там пели счастливые песни птицы и было светло, уверяла себя Ника: «Вот бы и мне стать жаворонком; летать и летать высоко, в голубой дали, и к маме прямо в ладони опуститься. Как бы мама удивилась… А я бы ей сказала тогда; мамочка, миленькая – это, я Ника, птичка твоя… Ой!.. даже складно получилось, – радовалась она. – А может я, когда вырасту, поэтессой стану? Тогда я много-премного стихотворений напишу; и про маму, и про папу, и про кота нашего Тимошку, и даже, наверное, про Райку, которая мне вчера подножку поставила. Пусть знает, что так делать нельзя, так некрасиво и глупо; подружка еще называется…»
И одурманенная ароматом пахучей травы, Ника бежала навстречу обдуваемому ее ветру, в легком как облачко платье, стремясь догнать и перегнать его. Но не совсем получалось; ветер не умел отставать и всегда скользил рядом: «Пусть лучше будет моим попутчиком. Я не стану с ним соперничать, – решала она, успокаиваясь и тут же задавалась иным вопросом. – Отчего детство такое долгое? Ну почему дети растут медленнее, чем цветы; они вон, за одно лето вырастают, расцветают, и даже по осени на гербарий их собирать можно. Вот это жизнь!.. Очень хочется поскорее стать взрослой; как мама или тетя Катя, мамина подружка. Тогда, наверное, и наш котенок Тимофей, тоже взрослым и важным станет. И будем мы, взрослые, на нашей лавочке, возле дома сидеть. Только вот мама, наверное, старенькая станет… Ну а я тогда ухаживать за ней стану; за мамой и за Тимофеем тоже… Нет! Нет!.. – тут же не соглашалась Ника. – Уж лучше я буду маленькой, а мама всегда, всегда молодой. Пусть именно так и произойдет… Тогда, и папа ее всегда любить будет. Папы только красивых любят, а то ведь старые, совсем другими становятся. А мой папа любит маму, за то, что она ласковая и симпатичная; ну может быть и еще за что-нибудь… Да!.. Я сама, тайком, слышала, как он говорил маме: «Какая ты у меня красавица!» А бывают ли некрасивые мамы? Наверное, им тогда обидно? А если мои родители красивые, значит и я тоже, когда вырасту, непременно стану такой же как они. Так и должно быть; у красивых родителей – красивые дети. Только вот у Райки мама тоже очень привлекательная. Почему тогда Райка такая – вредина?» – вопросам не было конца, они возникали один за другим, и маленькая Ника искала на них ответы.
