«Преград у мира больше нет,
Я в сердце зажигаю Свет!»
Часть первая
В означенный век из сторон Византии,
Израненный Витязь, сумел забрести.
Он долго стоял под уступом скалы,
Когда-то давно повидавшей дары,
Больших караванов, имевших успех.
И, сбросив гнетущую тяжесть доспех,
Присел, утомленный длинною пути,
Но вновь порывался в дорогу идти.
Гонимый ветрами, поборник войны,
Уснул, созерцая красивые сны;
Леса и поляны родной стороны…
Срываясь в полет с иллюзорных высот,
Он скрадывал след у таежных болот,
Крылатого беркута строгий овал,
В небесном кружении узнавал.
Раздолье степи, нрав и удаль коней,
С разметанной гривой летящих по ней.
Лихой детворы у костра хоровод,
Как складывал мирные песни народ.
В полях золотистых, большие стога,
Как мать была к сыну, не в меру, строга,
Как белые пали на землю снега…
Там метили звезды родимых небес,
Пути из Варягов, от северных мест.
Где к Белому морю стелилась тайга,
И алою кровью кропились снега,
Там Викингов путь, пролегал издалека,
В красивые, теплые страны востока.
Колчаны и стрелы… В кольчугах богатых,
С мечом устремляясь в страну Халифата,
Шли рыцари севера, в шлемах и латах.
В мечтах, уповая на серебро, злато,
В края, из которых не будет возврата…
Средь Викингов рыцарь – боец величавый;
Он в битвах крещенный и венчаный славой.
Просторы лесов и Драконовы горы;
То Снежного Витязя мир – Беломорье…
Своею ладьей он к Варягам пристал,
И молвили речь громовые уста:
«О славные Норманны, воины севера!
Искатели мифов и сада бессмертия;
Приветствую Вас и дружину свою,
С великим восторгом я Вам предаю!
Пусть рыцари твердь обретают в строю!..
Однако ледник бело-главой горы,
Давно уж к подножью истек с той поры.
Там солнце палило, властитель небес,
И рыцарь усталый, в былине воскрес…
Нам памятью верной, Ильнары любовь,
И гордого рыцаря пролита кровь…
Теперь там лишь старец сидит одиноко,
Мудрец и поэт, и вещатель востока.
Свидетель той были, его борода;
Величье ее; несмотря, что седа —
Живую любовь воспевать иногда…
Он долго вещал мне балладу былую,
В рассказе и песне, устами балуясь.
Пожалуй начну; она станет по праву,
Взглядом иным на тогдашние нравы.
Пусть оду добра, сможет сердце понять,
Восторженность духа и долю принять.
Особую преданность дивной Ильнары,
Вам чистой любви светлый образ подарит.
Так вот: у подножья свисающих скал,
Где ветер в ущельях покоя искал,
Хрустальной водою родник истекал…
Тропинка к нему сквозь ущелье вела,
Себя обнажая, лишь таяла мгла.
Где ветры барханы стелили у скал,
Там раненый рыцарь приюта искал.
Как строгий утес обогрело светило,
Там к чистой воде Персиянка спустилась.
Горной лани красой, вся шелками блистая,
Оголила и руки, и грудь молодая…
Вздохом трепетной арфы, княжну не тревожа,
К истокам воды, тайный путь был проложен,
И ведом, из века, лишь знатным вельможам…
С искристой волной разыгралась она;
Ее губы – рубины, и кожа бледна.
Взгляды тешит живое движенье руки,
На шелках иноземных, узоры легки.
В лике, к взорам запретном, не сыщешь изъян;
Легка поступь ноги, гибок трепетный стан.
Пышны груди открыты, и шея нежна;
Перед витязем грозным предстала княжна.
Пусть и тайный родник ограждала гряда,
Витязь чуждой земли смог проникнуть сюда,
Гневным стражам дворца, не оставив следа…
Хоть сокрытые тропы и полны сомнений,
Но чем не ночлег; без тревог, опасений.
Ворчание барса услышишь едва ли,
Чудовищных грифов разгул торжества,
Снующих шакалов отчаянный плач,
Чьи злобные будни полны неудач…
То раны болели и ныли слегка,
Промытые чистой водой родника,
То снов череда повергала в покой,
И слышался зов, со щемящей тоской;
Где матушка пот вытирала рукой…
Тихой песней ручья улыбалась вода;
Нет волнений в груди, нет тревоги следа.
Видит воина Ильнара, в тени родника,
Его раны саднящей, коснулась рука.
