Стыд и отчаяние жгут, разливаясь под кожей кислотой, заставляя опускать глаза. Окруживший меня полумрак как будто напитан похотью, она повисла в воздухе, я дышу ею, чувствую ее каждым дюймом обнаженной кожи… И ничего не могу сделать. Не могу шевельнуться без чужого приказа: маг-менталист, стоя за кулисами этого жуткого театра, умело делает то, за что ему платят.
«Папочка, забери меня отсюда, пожалуйста», – вот что я думаю в эти мгновения. Других мыслей нет, разве что… Хочется умереть прямо сейчас, чтобы сердце разорвалось и чтобы я упала на помост поломанной игрушкой.
– Пятьдесят золотых крон! Кто больше? Уважаемые санноры, этот нежнейший цветок доставит вам ни с чем не сравнимое удовольствие!
Я в свете десятков свечей, словно муха в янтаре. По позвоночнику струится пот, мне нечем дышать, тоненький полупрозрачный пеньюар с совершенно неприличным вырезом липнет к телу. И я тону, уже перестав барахтаться, в мужских взглядах, таких плотных, почти осязаемых. Почему мое сердце не может остановиться прямо сейчас?
– Шестьдесят золотых крон!
Пульс в висках стучит, словно кувалда по металлу.
И тут менталист, что притаился где-то в потемках, приводит в движение мои руки. Я… не хочу делать то, что хочет он. Но тело непослушное, ватное. Другой человек сейчас управляет мной, заставляя выставить себя на продажу. Мне хочется плакать, кричать, проклинать, но все, что срывается с губ, – тихий всхлип в то самое мгновение, когда мои руки распускают на груди тонкие завязки, распахивая пеньюар и демонстрируя то, что и без того было почти видно. По залу проносится вздох.
– Семьдесят!
Я знаю: когда менталист отпустит меня, я тотчас упаду. Жаль, что не умру сразу же, – ни одна девушка из хорошей семьи не должна пережить подобное. Горло тут же перехватывает, и я как будто снова возвращаюсь в то утро, когда в собственном доме мне на голову накинули мешок.
– Обращаю ваше внимание, уважаемые санноры, эта прекрасная лань невинна, совершенно невинна!
Я давлюсь собственным плачем. Конечно же они проверили меня, прежде чем вывели на торги. Унизительно до дрожи, так, что умереть захотелось еще тогда. Но я даже не подозревала, что все это – только начало…
– А где гарантии, что она невинна? – выкрикивает кто-то из переднего ряда.
Я помимо воли вскидываю взгляд. Там, за пределами помоста, жирный и липкий мрак, оттуда и тянутся ко мне отвратительные щупальца чужих взглядов. И там же я успеваю заметить плечистый силуэт.
– Сертификат, заверенный мастером Фиери, – не без гордости отвечает аукционист.
Папочка, забери меня…
– Сто золотых крон!
Кажется, менталист немного отвлекся, и я роняю голову на грудь, пытаюсь накинуть пеньюар на плечи, как-то закрыться… В следующий миг меня дергает незримая сила, тело выгибается дугой, и то подобие одежды, что еще держалось на плечах, соскальзывает на пол.
– Сто двадцать! Кто больше, господа? Сто двадцать – раз…
Стоило прозвучать удару молотка, и менталист беззаботно меня отпустил. Колени ожидаемо подогнулись, и я упала, кое-как успев упереться ослабевшими руками в грязный дощатый пол. Дыхание застряло в горле, и я захрипела, пытаясь вдохнуть. В висках страшно стучал пульс. Нет, это все не со мной…
Сто двадцать золотых крон. Именно за такую сумму неизвестный купил единственную дочь покойного ныне адмирала Лайса. Дочь, от которой так ловко избавилась его молодая вдова.
Несколько мгновений я просто лежала, упираясь ладонями в пол, и просто дышала, жадно хватая душный воздух. Теперь мне было совершенно безразлично, кто и как на меня будет пялиться. Все. Продана. Искать никто не будет, вызволять – тоже. Наверное, я успею броситься под проезжающую карету… или наглотаться битого стекла, это кошмарная смерть, но лучше так, чем постельной игрушкой. Невольно дернулась, когда чьи-то тяжелые ладони легли на плечи.