Марина
— Девушка, аккуратнее, — зло бросает
пожилая женщина, когда я в спешке невольно толкаю ее в плечо.
Я должна успеть! Должна!
По пути к зданию аэропорта я то и
дело посматриваю на часы. Вот-вот будет разрешена регистрация на
его рейс, и я больше не смогу попрощаться, не смогу его увидеть. Я
даже не успеваю разблокировать его в телефоне и позвонить, чтобы
что-то сказать. Я влетаю в здание аэропорта как раз тогда, когда
объявляют регистрацию. И его вижу почти сразу. Он стоит в обнимку с
моей мамой, а после пожимает руку отцу и обнимает его за одно
плечо.
Я больше не могу идти, просто стою и
смотрю на то, как он берет в руки сумки и… поворачивается ко
мне.
Всего пара мгновений нужно Глебу,
чтобы увидеть меня, и еще пара, чтобы бросить сумки и сквозь толпу
пойти ко мне. Остановившись в метре от меня, он резко хватает меня
за руку и ведет куда-то в сторону, открывает дверь и заталкивает
меня внутрь небольшого то ли кабинета, то ли подсобного
помещения.
Несколько секунд мы просто смотрим
друг другу в глаза. Глеб рвано дышит и прожигает меня взглядом, а я
боюсь выдохнуть, чтобы это мгновение не исчезло.
— Зачем ты пришла? — хрипит он. —
Заче-е-е-м, Мариш?
— Попрощаться, — выдыхаю. — Я хотела
попрощаться, потому что так… так неправильно.
— Знаешь, что неправильно? — с
ухмылкой произносит он. — То, что я уезжаю, а ты остаешься здесь.
То, что мы расстаемся из-за каких-то чертовых журналистов. Вот что
неправильно.
Глеб хватает меня за плечи и чуть
встряхивает, а после, будто осознав, что делает мне больно,
ослабляет хватку и поглаживает кожу. Я откидываю голову на стену и
закрываю глаза. Мне так жутко больно внутри, что я не могу ни
вдохнуть, ни выдохнуть.
— Ты чувствуешь? — шепчет он,
приближаясь ко мне на небезопасное расстояние.
— Что?
— То, что происходит. — Его ладонь
аккуратно ложится на мою щеку, он легонько проводит пальцами по
скуле и прижимается ко мне лбом. — Я так не хочу отпускать
тебя.
Я мотаю головой, прогоняя дурман,
что вскружил мне голову. Я не должна даже думать о нас. Нас не
существует. Не может существовать, но сердце отчаянно тянется к
нему. Я кладу руки на его плечи и решаюсь поднять голову, чтобы
посмотреть ему в глаза. Там горит огонь, в котором мы оба сгораем,
потому что в следующую секунду я абсолютно не осознаю, что
делаю.
Вместо того чтобы этими самыми
руками оттолкнуть Глеба подальше, я сжимаю красную ткань его
свитера в ладонях и притягиваю к себе. Встаю на носочки и тянусь к
нему, чтобы поцеловать. Наши губы соприкасаются, Глеб произносит
что-то, чего я не понимаю, после чего ухватывает меня рукой за
затылок и толкает на себя. Он обхватывает руками мои щеки и целует
так, что сердце начинает отбивать чечетку и стучать так, что тяжело
сделать даже вдох.
— Я же не могу отпустить тебя,
дурочка, — шепчет Глеб в перерывах между поцелуями, которыми теперь
покрывает не только мои губы, но и щеки, глаза, скулы. Он оставляет
поцелуй за поцелуем на моем лице, убирая капли слезинок, что
скатились по щекам.
— Прекрати, пожалуйста, — шепчу и
немного отстраняюсь, но не могу удержаться и обнимаю его за шею,
утыкаясь в плечо.
Я не могу его отпустить, не могу.
Господи, почему же так сложно? Мама говорила, что будет легче, что
я забуду, выброшу его из головы и перестану думать, а впоследствии
еще и скажу спасибо, что все так сложилось. Я бы хотела ей верить,
но, когда смотрю на Глеба, не могу, потому что он засел глубоко в
моем сердце.
— Поехали со мной, Мариш, поехали. —
Он отстраняет меня от себя и обхватывает за плечи. — Там нас никто
не будет знать, там мы сможем быть вместе. А здесь всё забудут. —
Глеб чуть сильнее сжимает пальцы на моей коже. — Пожалуйста, скажи
«да».
