«Я становлюсь прозрачным глазом…»
Ральф Уолдо Эмерсон,
«Природа»
Моя вторая жизнь началась, когда меня похитили двое совершенно незнакомых людей. Мама, которая тоже была сообщницей в похищении, сказала, что я преувеличиваю. Ну да, незнакомцы не были совсем уж незнакомыми. Я два раза с ними встречалась: это мамина сестра и её муж, тётя Сэнди и дядя Макс. Они внезапно ворвались в наш маленький городок на холмах Нью-Мексико и всю ночь разговаривали с мамой. Наутро тётя и дядя насильно усадили меня в свою машину (ладно, допустим, не совсем насильно, но моего мнения при этом похищении никто не спрашивал). Рядом поставили коробку моих вещей, и мы поехали в аэропорт Альбукерке.
В своей первой жизни я жила с мамой, старшими братом и сестрой (их звали Крик и Стелла) и отцом, когда тот был не в разъездах. Отец был водителем грузовика, иногда – механиком, или сборщиком урожая, или ощипывателем птицы, или маляром. Он называл себя «Джек-знаю-все-ремёсла[1]». Его и правда звали Джек, но иногда в городе, в котором мы тогда жили, для него не находилось вообще никаких дел, и он уезжал искать работу в другое место. После этого мама начинала собирать вещи, а мы ждали, пока он позвонит и скажет, что пришло время и нам присоединяться к нему.
Он всегда говорил: «Я нашёл нам замечательное место! Вот увидите!»
Каждый раз, когда мы переезжали, коробок у нас становилось всё меньше и меньше. Мама всегда спрашивала: «Тебе действительно нужны все эти штуки, Динни? Это же просто вещи. Оставь их».
К тому времени, как мне исполнилось двенадцать, мы вслед за отцом проделали путь: Кентукки – Виргиния – Северная Каролина – Теннесси – Огайо – Индиана – Висконсин – Оклахома – Орегон – Техас – Калифорния – Нью-Мексико. А все мои вещи помещались в одну коробку. Иногда мы жили посреди шумного города, но чаще всего папа находил нам покосившийся домик на заброшенной дороге поблизости от какого-нибудь богом забытого городка.
Мама была городской девушкой, а отец деревенским парнем, и, насколько я могла понять, мама тратила очень много времени, пытаясь забыть, что когда-то была городской. Но когда мы всё-таки жили в центре большого города, было ясно, что именно в городе она по-настоящему дома и здесь ей место. Она находила работу в каком-нибудь офисе или студии дизайна, а не в столовой. Она знала, как ездить на автобусах и передвигаться в большой толпе, и словно не слышала шума клаксонов, сирен и отбойных молотков.
А вот отца это всё сводило с ума. «Я знаю, что здесь есть работа, – говорил он, – но здесь слишком много людей и машин повсюду. Просто выйдешь на дорогу – и уже рискуешь умереть. Не то место, чтобы растить детей».
После того как он говорил что-то подобное, мама становилась очень молчаливой, и довольно скоро он уже начинал искать новое место, а она снова собирала вещи. У моей сестры Стеллы была теория, что папа постоянно перевозит нас с места на место, чтобы нас не нашла мамина семья. Он не доверял никому из её братьев и сестёр, да и родителям тоже. Он считал, что они «напыщенные» и обязательно станут уговаривать маму вернуться в Нью-Йорк, откуда она родом. Ещё он говорил, что они смотрят на нас задрав нос.
Однажды, когда мне было семь или восемь и мы жили в Висконсине – или нет, может быть, в Оклахоме, или вообще в Арканзасе (о, я забыла упомянуть Арканзас – мы там прожили месяцев шесть), я вернулась из школы и увидела на кухне худую женщину с седыми волосами, собранными в тугой пучок. Прежде чем я успела снять куртку, она заключила меня в объятия, обдав запахом парфюма, и назвала кариссимой