Корзина плыла по реке медленно, словно ее не течением несло, а
сама река нежно и осторожно баюкала лежащую в ней девочку, младенца
с синими, как весеннее небо глазами. Девочка смотрела вверх туда,
где кружились вороны, три черных ворона, двое крупных, а третий
мельче, совсем вороненок. Солнечные лучи отражались бликами на
длинных перьях, отчего те казались похожими на чешую,
переливающуюся на солнце. Птицы то снижались к корзине, то
поднимались выше, но ни на миг не выпускали корзину из виду.
Река несла ее мимо полей и пастбищ, безлюдных дорог и полосок
леса. Солнце клонилось к закату, и на реку постепенно опускался
ночной сумрак, зажигая свечи звезд на темном полотнище покрова
Небесного Бога. Вороны стали совсем не видны, но они по-прежнему
были здесь, они все так же безмолвно, без единого крика летели над
корзиной, простирая свои крылья подобно пологу.
Девочка засучила ножками и взмахнула крошечными ручками с
младенческими ямочками у запястий. Вороны начали кружится
синхронно, будто приглядываясь к ней, а затем плавно слетели вниз и
замерли, усевшись на края корзины, не сводя с девочки черных
птичьих глаз.
Малышка сцепила пальчики и улыбалась им так, как могут улыбаться
только младенцы — бессмысленно и безмятежно, а в ее груди
зарождалось алое свечение, разгораясь все ярче и ярче. Вороны
застыли на краях корзины, казалось, они приросли к плетеным краям
когтистыми лапами.
Луч алого света изогнулся спиралью и начал вращаться над
корзиной, словно воронка, основанием касаясь груди ребенка, а
краями захватывая птиц. Вороны вздрагивали, их перья топорщились,
но они по-прежнему не шевелились, лишь время от времени из чересчур
мощных грудных клеток вырывалось хриплое, не птичье, дыхание,
больше похожее на рык.
Внезапно воронка схлопнулась к основанию, сверкнула и застыла
причудливо изогнутым камнем размером с ладошку младенца. Он
продолжал сиять, но все меньше и меньше, от его краев протянулись
светящиеся струйки и обвили тонкую шейку. Лишь только они
сомкнулись, птицы взмыли вверх, невидимые в ночи, издавая крики,
больше похожие на стоны. Детские ручки в изнеможении упали по краям
маленького тельца. Поверхность реки густо покрыло черное оперенье,
падающее с неба и бархатным одеялом переливающееся в тусклом
свечении звезд.
Когда звезды совсем поблекли и растаяли на светлеющем
небосклоне, первые солнечные лучи озарили горизонт и нежно обняли
корзину, плывущую по середине реки. Младенец спал, улыбаясь во сне,
укрытый распростертыми крыльями трех белоснежных птиц, без сил
склонивших головы над девочкой.
Десятью часами ранее
— Я должен тебя утопить, тьма меня раздери, — Родерик хмуро
посмотрел на младенца, лежащего в люльке и радостно ему
улыбающегося. Младенец не вызывал у молодого гвардейца ничего,
кроме раздражения. И почему жребий выпал именно на него? Он воин, а
не убийца мальчишек. — И нечего мне улыбаться. А как тебя утопить?
Если б ты мог хоть меч держать в руке, я бы с тобой сразился, а
взять и бросить тебя в реку как новорожденного яхненка?
Младенец схватил себя за ногу и засунул ее себе в рот. Это
вызвало еще большее раздражение у Родерика. Он подумал, что бросать
в реку вместе с люлькой мальчишку не стоит, может, лучше что-то к
нему привязать?
Родерик достал младенца из люльки и тут же выругался.
— Да ты никак обмочился, приятель? Что ж ты так поспешил?
Младенец засмеялся и засучил ножками. В груди Родерика
предательски шевельнулось странное, неведомое ему чувство. Он не
стал прислушиваться к нему, лишь только подумал, что негоже вот так
взять и утопить описавшегося мальчишку, надо бы его… вымыть, что
ли. Родерик оглянулся по сторонам, держа мальчика на вытянутых
руках. Ребенок засунул в рот пятерню и сияющими глазами смотрел на
воина. Тот снова выругался и спустился к реке. Перебросив малыша
через руку, он стянул с него мокрую рубашку, зачерпнул воды и
плеснул на голую попку.
