Мы с братом получили в наследство дачу от папиной тётки, старой коммунистки. Они с нашим папой всегда ужасно ругались из-за политики, когда встречались на семейных праздниках.
Тётка при встрече сразу заявляла, что демократы продали Россию Америке, а что осталось – растащили. Папа молчал, только наливался кровью, а потом взрывался и кричал, что растащили не демократы, а её драгоценные коммунисты, после перестройки сразу же ставшие демократами. Для того и перестройку устраивали. Тётка синела и кричала папе, что такие, как он, – предатели, Сталина на них нет, но партия им ещё покажет! А папа кричал, что её партия никогда и никуда не вернётся и что она может забыть о своих партийных пайка́х, спецбуфетах и закрытых санаториях. Такой крик стоял каждый раз – ужас. Оттого тётка и перестала ходить к нам, а мы к ней. С ней только наша мама общалась, она у нас всех прощает. Нас с Ильюшкой прощала бы почаще… И ещё заставляла нас с братом звонить тётке, спрашивать, как она себя чувствует, поздравлять с днём рождения, Новым годом и всеми бывшими праздниками. А нам что, нам не жалко, тётка она вообще-то хорошая и рассказывает про свою молодость интересно. А потом она умерла, и мама плакала, а папа долго ходил мрачный.
А через месяц нам пришло письмо, что я и брат получили в наследство от папиной тёти её дачу и можем в ней жить сколько хотим, но продать или подарить не можем, пока мы не женимся и у нас не появятся свои дети. А сейчас мы должны прийти куда-то с родителями и «заявить о своих правах на наследование».
Когда почтальон принёс нам это письмо, мы были дома одни, а впускать в дом всяких водопроводчиков, электриков и прочих незнакомых нам было строго-настрого запрещено. Но почтальон сказал, что письмо адресовано Алексею и Илье Дубровиным и мы должны расписаться в его получении. Мы с братом никогда ещё не получали писем, за которые надо было расписываться, а если честно, то и вообще никогда не получали, одни только записочки в классе. И мы решили приоткрыть дверь на цепочке, взять письмо и бумажку, на которой надо расписаться, а потом так же в щёлку отдать.
Почтальон ушёл, а мы с Ильюшкой смотрим на письмо в толстом коричневом конверте, помираем от любопытства и боимся открыть. А вдруг в нём споры страшной бактерии – сибирской язвы?! Вон в Америке сколько людей поумирало от таких писем! Видели мы это в новостях на днях. Я предложил подогреть письмо на сковородке или в микроволновке, чтобы убить в нём всех микробов, но Ильюшка не согласился: вдруг это такое письмо, что его после нагрева нельзя будет прочитать! Тогда я умру от любопытства, а он, Илья, будет очень из-за этого страдать. Ага, страдать. Это он умрёт от любопытства, а я буду страдать. И мы решили позвонить папе и спросить у него. Ильюшка набрал номер папы на работу, сказал про письмо, потом недолго слушал, вздохнул и положил трубку.
– Папа сказал, что травить нас, дурачков, никому не нужно, а если боимся, то можем дождаться его или маму. С письмом, если его положить на стол и не трогать, ничего за это время не случится, а нам полезно посидеть и потерпеть. Давай открывай!
Когда мы прочитали письмо, то совсем обалдели. Мы – и вдруг хозяева целого дома и участка в десять тысяч квадратных метров! А папа с мамой – нет! Они пока только опекуны-управляющие. Вот это да!..
Мы про эту дачу знали, но не были там ни разу: папу тётка не приглашала, мама одна к ней ездила, а я с младшим братом поехать, конечно, не могли. Кто бы нас отпустил одних? Да и не очень интересно: ну, дача, ну, участок, что мы, дач не видели, что ли? У Витьки Гольдштейна были и у Наташки Седовой. Дом как дом, как квартира в Москве, только больше и с маленьким участком, как скверик. Но сейчас, когда дача наша собственная!.. Ух!
