Неизвестному автору, оставившему в зале ожидания аэропорта
журнал с чудесным посланием…
– Она целовала мне руки, представляешь?
– Кто?
– Элизабет. Элизабет Рэдлихапбертгоф.
– Какая глупость. И фамилия у неё глупая.
Марк замолчал, но спустя некоторое время, тяжело вздохнул и продолжил.
– Нежно прикасалась губами к ладоням, тёрлась о них щеками и снова целовала. Странно, у нас было столько всего, а чаще вспоминается именно это.
– Такое случается. Сначала и не придаёшь особого значения, а позже мечтаешь, мучаешься, желая, чтобы всё это снова повторилось. Но, увы. Это пройдёт, старина. В конце концов, у тебя теперь есть Шона.
Я встал с места и подошёл к аквариуму с Люси – в данное время моей единственной женщиной в жизни.
– А вдруг нет? Вдруг эти воспоминания будут преследовать меня всю жизнь? Вдруг по ночам будут сниться эти её прикосновения? Здесь недалеко и крыше поехать. Невольно задумываюсь – а не совершил ли я тогда ошибку, предложив ей разъехаться. Так странно. Я собрал свои рубашки, носки, зубную щётку. Я даже забрал свою кружку с надписью «Красавчик». Но вот только не подумал о том, как буду мечтать вернуться в эту маленькую квартирку на втором этаже дома по улице Уиксли. Что меня тогда не устраивало? Наша жизнь была слишком пресной. Да к тому же Элизабет была ужасной хозяйкой. Она считала, что когда в доме идеальная чистота, он становится мёртвым, как будто там никто не живёт. Что же, внести жизнь в нашу квартирку ей удавалось. А её цветы! У неё даже кактусы погибали без воды.
Но знаешь, что! Не это ведь главное! Лиза была удивительно… как это сейчас модно называется… вовлеченной! Она так интересовалась моими успехами. Впрочем, как и проблемами тоже. Но даже и это всё ерунда. И не это главное.
– Мне кажется, Люси приболела.
Я постучал указательным пальцем в стекло аквариума, отчего Люси вильнула плавником и спряталась за маленьким пластиковым домиком.
– Главное то, каким я был рядом с ней. Я чувствовал рядом с ней свою исключительность. Да, раньше я был совершенно другой. Особенный что ли. А сейчас, как все.
– Интересно, как она сейчас живёт, – задумчиво произнёс я.
– Возможно, вышла замуж. Возможно, у неё трое детей, худой рыжий кот и большая чёрная собака. По субботам они всей семьёй ходят в парк. А в воскресенье оставляют детей у бабушки, и идут с мужем в какое-нибудь милое местечко, где он на ухо шепчет ей то, что теперь так хочу сказать я.
– Возможно. Но возможно также, что она так и не вышла замуж. Работает в какой- нибудь крупной компании, каждый день с утра до ночи составляет графики, отвечает на звонки неуравновешенных клиентов. А по вечерам, выпив бокал вина, плачет в подушку. И возможно… Возможно, вспоминает того парня, который несколько лет назад предложил разъехаться.
Снова в воздухе повисло молчание.
– Думаю, мы слишком много выпили, Джереми. Мне пора. Завтра мой шеф решил устроить утреннее собрание. Снова будет чихвостить нас за низкий уровень продаж. И, кстати, знаешь что? Не люблю я больших чёрных собак.
Марк снял свой пиджак со спинки стула и, неловко махнув мне на прощание, вышел из комнаты.
***
Я закурил и подошёл к открытому окну. Провожая взглядом друга, я думал о бесконечности выбора в жизни. Решения. Каждую секунду, минуту, час, мы принимаем их. Произносим слова, которые через несколько лет, возможно, захочется вернуть назад. Моему другу не повезло.
Кстати, меня зовут Джереми Бенфорд. Мне двадцать восемь. Я высокий худощавый брюнет с печальными серыми глазами. Не подумайте, это не мои слова. Я цитирую свою бывшую девушку, которая к тому же описывала меня так: неуравновешенный, самовлюблённый эгоист. Но это в минуты наших с ней ссор. А в минуты перемирия она обычно называла меня «милый», «ласковый», «любимый», «пушок». Последнее – не самое моё любимое определение. Звучит не очень-то мужественно… Его я получил за свои не по-мужски пышные ресницы.
