Керчь порядком поднадоела, делать здесь было категорически нечего, ну кроме чтения ермоленковских записок и работы, от которой никто не освобождал. Дошло до того, что мы с Катькой начали смотреть телевизор. Украинские каналы надоели хуже горькой редьки. По российским уже неделю крутили выборы президента.
И так было ясно, что при всем богатстве выбора победит Медведев – сомнений в этом не было ни у кого. Весь «цивилизованный» мир ликовал, Медведева почему-то считали «слабым», и никто не брал в расчет, что его выдвинул сам Владимир Владимирович.
Наконец телевизор надоел, и мы решили отдохнуть. В свете последних событий настроение у нас было лирическое, поэтому завтракали при свечах, под тихую музыку семидесятых. Потом я подкрался к ней сзади и тихо, чтобы услышала только она, шепнул ей на ухо:
– Я тебя люблю.
– Я тоже, – счастливо ответила она…
Вот оно, настоящее счастье: засыпать и просыпаться с любимой женщиной, знать, что ты кому-то нужен…
Катерина проснулась первой и, бесцеремонно меня растолкав, спросила:
– Вань, а где твои детские фотки?
– В шкафу.
– Покажи.
Я вздохнул и с неохотой встал с дивана.
Фотографии смотреть не хотелось, благодаря неординарной внешности детство мое было не таким уж безоблачным. Но, зная Катьку, понимал, что она все равно не отстанет.
Вытащив маленькую коробку, я снял крышку и задумчиво посмотрел на то немногое, что осталось от мамы и прошлой жизни: несколько фотографий, кусочек ткани с данными, который был завязан на моей ручке в роддоме, прядь маминых волос и мои, срезанные в первую стрижку. Вот и все, что я забрал несколько лет назад из своей квартиры перед продажей.
Катька задумчиво в который раз посмотрела на мамины фотографии, а потом с умиленной улыбкой взяла пожелтевшую пачку моих изображений. На черно-белых карточках я выглядел почти нормальным ребенком, только очень уж серьезным.
Наконец она аккуратно вытряхнула из старого конверта несколько пушистых прядей, таких белых, что они казались прозрачными, и, ласково поглаживая их кончиками пальцев, прошептала:
– Нежные как шелк.
Я, ничего не отвечая, прилег к ней на колени, и она немедленно взъерошила мне волосы, от удовольствия я замурлыкал.
Неожиданно ее рука замерла и напряглась. Я приоткрыл глаза и увидел ее ошеломленный взгляд. Удивившись, я на всякий случай сунулся к ней ментально – круговорот формул, цепочек ДНК и образов проводимых опытов обрушился на меня.
– Котенок, что с тобой? – всерьез забеспокоился я, вскакивая.
Все так же молча разглядывая лежащие на ладони пряди, она ловко поймала меня и, схватив за волосы, принялась их сравнивать. Затем вихрем слетела с дивана и кинулась к альбому с армейскими и самыми последними фотографиями. Пару минут она торопливо их просматривала, потом резко скомандовала:
– Линзы сними!
– Что?
– Снимай! Кому говорят! – рявкнула она.
Пока я, недоумевая и все больше беспокоясь, выполнял приказ, она уже вытащила несколько приборов и налобное зеркальце, как у окулиста.
Направив лампу мне в лицо, она внимательно изучила мои глаза и растерянно затрясла головой, затем, подумав о чем-то несколько минут, твердо сказала:
