И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой.
И я немел от боли и бессилья,
И лишь шептал: «Спасибо, что живой»…
Я не ищу себе оправдания.
Просто мне надо писать.
Просто писать. И чтобы получалось.
Я так живу. В этом – мой смысл.
«Высоцкий. Спасибо, что живой»
Прошлый век. Середина семидесятых. Жилая окраина третьего города РСФСР. Но всё равно провинция. Периферия. Вечер выходного дня. Я – дошколёнок. Сидя на полу, увлечён своими «мужскими занятиями»: то ли перепиливаю оловянного солдата маминой пилочкой для ногтей, то ли пытаюсь разместить очередного таракана на сидении игрушечной автомобильной модели. Рядом со мной на полу «Комета-209» – бобинный магнитофон, из которого грохочет гитара и разрывается мужской голос. Слова будто выблёвываются, согласные тянутся… Но голос, очевидно, обладает неким магнетизмом, силой чудовищного притяжения!
– Кто это? – доносится до меня голос отца. – Сколько ему лет? Чем он занимается? Где он живёт? Как он выглядит, в конце концов?
Я поднимаю голову и заинтересованно смотрю в его сторону. У дивана за накрытым столом восседает вся известная мне компания отцовских друзей с супругами. Отец многозначительно указывает на магнитофон. За спиной отца, облокотившись на его плечи, стоит мама. Все молоды, а потому счастливы…
– Кто-нибудь знает? – продолжает батя.
– Я «удочки закинул». Ребята обещали что-нибудь нарыть.
Это Федя Сухомлинов.
– Федя, – батя негодует. – Твои ребята уже две недели ничего не могут «нарыть». Голос мужика грохочет чуть не из каждого окна во дворе. Все, – отец делает акцент на этом слове, – его слышат, но никто о нём ничего не знает! Как такое может быть в нашей стране?
– Володя, он – в опале! – вмешиваются чуть ли не хором Козлов и Амишев.
– «В опале», – передразнивает их отец. – Тогда почему он не сидит? Или в дурке не закрыт? Или из страны не выслан? Вы не знаете, что у нас с опальными делают?
– Сейчас же не тридцать восьмой, – недоумевает Александров.
– Брось, Виталий, – только отмахивается отец. – Не может в Союзе кто-либо так безнаказанно владеть умами. Не было такого и не будет никогда!
– Я слышал, он – актёр, – аккуратно вмешивается в разговор Прушковский.
– Актёр?! – сарказм отца неподделен. – Автор блатных и военных песен? Песен об альпинистах, моряках, лётчиках и полярниках? О спортсменах, наконец? Какой актёр, Влад? Мужику лет пятьдесят, не меньше. Он – ровесник наших отцов. Много уже пожил. Много повидал… Оттого и песни такие проникновенные, что он всё, о чём поёт, своей шкурой опробовал… «Актёр»… И в каких же фильмах он снимался, что мы его ни в одном не видели?
– Говорим же, он – в опале, – опять встряли Козлов и Амишев. – Не снимают его…
– Идите вы, – опять картинно психует отец. – «В опале». А живёт он на что? На концерты эти, что ли, «опальные»? Кто их ему разрешит?
– В «Вертикали» он, говорят, снимался. У Говорухина. В эпизоде, – не унимается Прушковский.
– Ты, лично ты, Влад, его фамилию в титрах углядел? – вмешивается Сухомлинов.
– Нет. Я даже фильм не смотрел…
Позже оказывается, что никто актёра по фамилии Высоцкий на экране не видел.
Кто он, чем занимается, сколько ему лет, как он выглядит, не смогли установить ни тем вечером, ни много позже. Если мне не отказывает детская память, более-менее удобоваримая информация о нём стала общеизвестна не ранее семьдесят девятого, когда на экраны вышел «Место встречи изменить нельзя».
А тогда я впервые в своей жизни осознанно услышал доселе неизвестное мне имя – Владимир Высоцкий. Вероятно, тогда же, с «молоком матери» я усвоил истинную оптимальную модель известности, когда тебя знают только и исключительно по твоему творчеству! Кто ты, сколько тебе, кто рядом с тобой, как ты вообще выглядишь – «тайна за семью печатями». Пройдёшь мимо такого на улице и даже не поймёшь, с кем поравнялся либо разминулся.
