С детства нас учат, что врать нельзя. Однако все вокруг только
тем и занимаются, что либо обманывают друг друга по-крупному, либо
немного привирают, либо что-то недоговаривают. А утаивание
некоторых подробностей – это же не обман.
Моя подруга Оля говорит: «Я же не могу взять и сказать мужу, что
у меня хорошее настроение оттого, что влюбилась в своего
начальника. И что я с ним на корпоративе целовалась, и что он меня
потом на машине до дома подвез, предлагал встречаться. Я же женщина
порядочная, решила так далеко не заходить. Поэтому официально я
радуюсь по причине приближающегося отпуска. А если признаюсь, даже
подумать страшно, что будет. Он же меня живьем съест, и будет потом
припоминать при каждом удобном случае. Нам же жить вместе».
И в чем-то она права. Наверное, все-таки бывает ложь во
спасение. Например, мама заболела, а у вас проблемы. Если всегда
говорить только правду, то на вопрос мамы «как дела» придется
выкладывать все подробности. А если эти беды не такие уж и мелкие,
то и до вызова скорой дело дойдет непременно. Вот и возникает
вопрос – врать или не врать. И если врать, то когда.
Порою нужно просто знать, когда остановиться, а иногда что-то
недоговорить. И той же маме не вываливать свои ужасы, а
отговориться стандартной фразой «нормально». Это же как посмотреть.
Например, если считать, что все, что с нами происходит, только к
лучшему, то любые потрясения – на благо. Поэтому всегда «все
нормально».
Паша
Пашу с детства звали маменькиным сынком. Когда он учился в
институте, то часто влюблялся. Мама его на свидания не отпускала. А
ему очень хотелось. Взрослый уже парень, а к любимой девушке не
пускают, непорядок!
Паша с мамой не спорил, а тайком на эти свидания ходил. Маме
говорил, что ходит в библиотеку, на встречу с друзьями, в магазин.
Он давно понял, что спорить с мамой бесполезно, она никогда не
сдавала своих позиций. И попытки рассказать все начистоту приводили
к затяжным нравоучениям, истерикам и ультиматумам.
Так у него выработалась стойкая привычка врать. Любой вопрос,
который звучал с некоторой долей агрессии или неодобрения, включал
в Паше механизм защиты. Он не пытался даже спорить или отстаивать
свое мнение. Он со всем соглашался, врал и делал по-своему. Так
было легче.
До поры до времени эта привычка даже помогала ему жить. Паша
женился на Маше. У них родилась дочь. Не все было гладко, но не
критично. Жили они в своей квартире, доставшейся от Пашиной
бабушки, работали врачами. Все как у всех.
И тут грянул гром. Знакомая Маши, работавшая в роддоме,
застукала Пашу у входа в это судьбоносное заведение. Причем не
одного, а с женщиной и новорожденным. Эта новость, конечно же,
первым делом была донесена до ушей Маши. Ну а потом до всех
знакомых, знакомых знакомых, сослуживцев. Конечно, чисто
гипотетически, можно было предположить, что Паша просто
прогуливался по городу, случайно зашел в этот район. Можно было еще
подумать, что он зашел сюда к своему другу Саньке Коровину, который
работал гинекологом – но не в роддоме, а в консультации на другом
конце города, и тоже вдруг решил навестить коллег. Но в эти схемы
никак не укладывался новорожденный ребенок с дамочкой, с которыми
Паша сел в такси и куда-то уехал. Поэтому вариант оставался только
один, и, отнюдь, вовсе не утешительный.
У Маши в запасе было три часа. Сто восемьдесят минут на то,
чтобы принять судьбоносное решение. Говорить или не говорить. Жить
дальше или расставаться. Можно было промолчать. Сделать вид, что
ничего не произошло. Паша, скорее всего, сам не решится рассказать.
А значит, останется все, как было. Только как быть с Машиным
знанием? Его уже никуда не выкинуть. Она теперь будет смотреть на
Пашу совсем другими глазами. Как на предателя, изменника, вруна.
Делать вид, что по-прежнему его любит, доверяет, станет
невыносимо.
