«Над крышею небо,
Всему своё время…»
(гр. «Чайф»)
̶ Знаешь, в школе, в старших классах, мы писали сочинение. Такое… Тестовое, в качестве промежуточной проверки. Помню, в тот день в город пришла настоящая весна. Окна кабинета литературы выходили на бульвар…
Да, прямо сейчас я вижу эту картину.
С портретов по периметру равнодушно взирают великие.
Лучи солнца идут параллельно, сколько могут, потом попадают на чьи-нибудь часы, значок или заколку и начинают носиться сумасшедшими зайцами.
Форточки приоткрыты, чтобы хоть немного унять чугунные батареи.
Но всё равно – жара царит над классом.
Сонную тишину нарушает только скрип старых парт, которым эта тишина по барабану.
Ребята угомонились, хмурятся, чешут носы и водят по бумаге шариковыми ручками. Кто стремительно, кто еле-еле.
Моё сочинение готово. Я не цедила его по капельке, а выплеснула на тетрадный лист одним движением, целиком. И теперь есть время на тонкую полоску между форточкой и рамой. Ярко-синюю полоску, сквозь которую просачиваются, протискиваются с бульвара звуки, запахи, краски.
Там жизнь, свобода. Там любовь…
Через несколько дней мы разбираем работы. Преподаватель литературы ̶ не женщина, а дама. Серебряный век, тонкая кость, благородный профиль, «дыша духами и туманами», всё такое.
Она любит тех, кто любит Цветаеву, Ахматову. И слушая их на конкурсах чтецов, скрещивает тонкие пальцы, прикрывает глаза, кивает в такт.
Я люблю Есенина и читаю на конкурсе его не самое салонное стихотворение. «Можно было что-то приличнее выбрать», – качает головой А.Г.
Хотя, в принципе, ей всё равно. У меня твёрдая четвёрка по русскому и пять с минусом по литературе, но я не вхожу в сферу её интересов.
Возможно, потому, что не формат, не категория.
Недостаточно интеллектуальна, но и не глупа, на золотую не претендую, но никогда не троечник. И вообще сама по себе.
Она словно чувствует, что во мне что-то есть, но никак не может нащупать.
Это чуть-чуть раздражает. Её. Не меня.
«Послушай, – говорит А.Г., помахивая в воздухе тетрадкой, как веером. – Послушай, у тебя странное сочинение. Да, я поставила пять с минусом. Но…
Это, правда, странно. Ощущение, что ты идёшь по коридору и заглядываешь в разные комнаты. Нет, чтобы выбрать одну и всё подробно рассмотреть! Здесь побыла, там побыла. Очень странно… Не сочинение, а наброски!»
С тех пор прошло тридцать лет.
И триста раз я удивлялась избирательности памяти.
По какому принципу она игнорирует одни события, встречи, поступки, добросовестным дежурным стирая мел с доски?
И почему другие фразы (конкретно эта, про наброски) написаны на лбу несмываемым маркером и определяют всю последующую линию поведения.
Всю дальнейшую судьбу.
Преподаватель литературы смотрела в корень. Моя жизнь похожа на наброски. Как минимум, в работе. Как максимум, в любви.
Профессии «наброски» пошли на пользу: я достаточно набралась, наслушалась, насмотрелась, напробовалась, натренировалась.
Софт скиллс, так это вроде называется?
А вот любовь…
Как пел герой Ярмольника в «Перекрёстке»:
«Всё мне кажется, я
На нём свернул не туда».
Иногда мне тоже кажется.
Нет, не каждый день. Не в суете рабочих будней, не в простых житейских удовольствиях…
Знаешь, есть время ̶ раннеутреннее ̶ когда на свете настолько тихо и чисто, что правда умножается на два, а то и на три. И ты хотел бы от неё отмахнуться, но не можешь. И ты хотел бы не понять, но понимаешь. Как-то само понимается, вне зависимости от твоих планов и предпочтений.
Что понимается? Ну… Что это была любовь.
Как у Roxette, “It must have been love”.
Моя. Большая. Самая.
М.Б.С.
Любовь, из которой я вышла, как из одной из тех комнат, не успев разобраться.
Любовь, в которой я не осталась.
