Высокие языки пламени, кажется, касаются самого неба, дотрагиваясь до звёзд и сжигая их дотла, озаряя кроваво-рыжим светом окружающие неровную поляну деревья. Они сомкнулись плотным тёмным строем и гневно шуршат листьями, будто недовольны происходящим совсем рядом с ними, столь противоестественным и неправильным. Огонь вздымается от тринадцати костров, образующих между собой неровную пентаграмму с тремя симметричными точками в центре, внутри которой собрались ровно пятьдесят человек. Самые верные культу и самые достойные, они одеты в кристально-белые рясы, лица закрывают маски с узкими отверстиями для глаз, вырезанные из дерева и изображающие различных животных. На их головах возложены венки, а ноги обуты в одинаковые кожаные сандалии. Они поют и пляшут, будто безумные, каждый в своём ритме: кто-то чуть ли не отбивает чечётку, пока другой кружится сам с собой в медленном вальсе, выставив, как подобает, руки вперёд и будто обнимая воздух. По всей поляне раскиданы бутылки, недокуренные косяки, шприцы, выроненные нечаянно пакетики с травкой и кое-чем покрепче. Великий день, великий праздник – даже те, кто обычно был трезвенником, позволил себе стать грешником, осознавая всю его важность и себя его частью.
Те, кто не входит в этот круг, стоят тёмной молчаливой цепочкой за контуром пылающей пентаграммы, наблюдая за происходящим стеклянными глазами, не шевелясь и даже не моргая, будто погружённые в транс. Их тела покрыты лишь короткими серыми набедренными повязками, независимо от того, мужчина это или женщина. Ноги их оголены, босые ступни покорно стоят в колючей траве.
Внезапно ночную тишину разрезает короткий и сильный удар в гонг, звук от которого, затихая, несколько мгновений будто висит над землёй, а отражающееся от деревьев эхо вторит ему множеством голосов. Теперь уже и люди внутри пентаграммы сначала замирают, обернувшись к трём центральных кострам и образуя своими телами кольцо. Они безмолвно наблюдают за кульминацией ритуала. Те же, кто стоял без движения вовне, сильнее вытягивают шеи, напрягают глаза, стараясь рассмотреть, что же происходит там, – но с места не двигаются, помня и чтя правила культа всем сердцем.
– Братья и сёстры! – раздаётся громкий голос из самого центра пентаграммы. Он принадлежит невысокой фигуре, облачённой в ту же белую рясу, что и другие избранные. От остальных человека отличают лишь высокие ветвистые рога, прикреплённые к венку, и маска, сделанная из настоящей кости – черепа оленя. – Настал день, который ознаменует начало и конец, жизнь и смерть! Сегодня истинным праведником и порочной женщиной будет зачато дитя, чьё рождение станет точкой отсчёта апокалипсиса! Но не страшитесь. Ибо мы будем жить вечно. Мир истлевает, его конец близок. И лишь мы способны сделать так, чтобы после своей кончины он не погрузился в вечный мрак, а переродился новым, чистым и прекрасным! Мы – спасители! Те, кому предречено стать богами нового Мира!
Раздался восторженный гул, больше походивший на вой стаи животных. Ведущий пламенную речь приблизился к молодой, совершенно нагой девушке, лежавшей в самом центре на земле. Она в бессознательном состоянии, по подбородку стекает тонкая струйка слюны, а руки и ноги безвольно распростёрты в стороны. Маленькие бугорки её округлой молодой груди направлены к небу. Серая даже в отсвете пламени кожа девушки испещрена следами от уколов в области запястий, локтей, коленок и паха. Она не шевельнулась и не открыла глаз, когда глава культа, распахнув рясу, тем самым оголившись, лёг на неё сверху. И, вжимаясь всем телом, приступил к совокуплению. Даже тогда с губ девушки не сорвалось ни единого звука: ни крика, ни стона.
