Каждому человеку, так или иначе, рано или поздно, приходится выбирать свой жизненный путь.
– Штефан, давай скорее!
– Что такое?
– Давай, иди уже, мы ждём только тебя одного.
Так всё время говорит мой отец и с ним трудно не согласиться. Произнося эту фразу, он всегда спрашивал меня: «Und was wälhst du?» – «А что выберешь ты?». Мне всегда казалось, что так он издевается надо мной. Но нет, он и вправду верил, что всё в жизни зависит лишь от самого человека и от его выбора. А ведь и он, и я – были одними из многих, кому судьба указала путь, не спрашивая разрешения, и велела идти по нему, сжав зубы, утерев слёзы кулаком. Уж не знаю, чем я так разозлил её, раз всё случившееся со мной – дело рук Фортуны. Если бы моя судьба приняла человеческий облик или, как мне представляется лучше, звериный – клянусь, не знаю как, но я бы покончил с ней, раз и навсегда. Но увы, в том вся и проблема, что как бы мне того ни хотелось, но в наших неприятностях некого винить.
– Куда мы так торопимся? Почему нельзя выехать на час позже?!
– Я рассчитал маршрут. Мы с твоей мамой уже всё решили.
Они всегда хотят, чтобы всё было идеально. К вечеру, мы должны быть в ста километрах к западу от Кракова, чтобы вовремя пересечь границу на следующий день.
– В Украине нас уже ждут. Будет неловко, если мы опоздаем.
Ukraine. Украинэ. Звучит как кошмар. Но именно в нём я сегодня проснулся.
Машину мы забили доверху: тряпьё, барахло, безделушки – всё, что угодно, но только не то, без чего действительно нельзя обойтись. Но даже если бы мы сумели уменьшать предметы так, чтобы они могли уместиться в кармане – родной город увести с собой мы всё равно не сможем. Впервые, покидая его, я испытываю подобные чувства. Раньше, я всегда знал, что под рукой у меня есть обратный билет. Но теперь, в нём был указан только один конец. Мы покидали Берлин. Есть вещи, которые становятся частью нас самих, и забыть их невозможно, сколько бы ни было выпито спирта, как бы мы ни бальзамировали душу пустыми успокоительными словами.
Не знаю, что ждёт там, впереди – никогда не умел заглядывать в будущее дальше, чем на пару секунд, да и то, нечасто. Я вижу своих родителей на переднем сидении нашего авто, пролетающего по автобану. Мама за рулём, а рядом папа, будто мы выехали за город, погулять в Потсдаме или в Магдебурге. Им-то куда комфортнее, чем мне, сидящем в одной купе с хламом, не поместившимся в багаж. Впрочем, чего я такой злой – всё это произошло не по их воле и рады они были не меньше моего. Это не их вина, что пришлось покинуть Берлин и ехать на край Европы, просто так случилось.
Весь мой гнев сошел на нет в тот же миг, если бы вся семья была убита горем, но меня всё ещё приводили в ярость их силуэты на передних сиденьях. Сейчас перед глазами у меня стоят фрагменты лиц моих родителей, отраженных в зеркалах заднего видения: они – каменные, не живые, минеральные наросты вместо глаз, вместо скул, щёк и голов; они не выражают чувств и я злюсь не на них – меня выводит из себя мысль, что в груди, спрятавшись под масками из горных пород, ещё бьются их сердца, способные чувствовать, которые могли бы навернуть слёзы на холодных глазах или хотя бы вздохи горя, и тех мне бы хватило, чтобы не думать, что только из моих очей стекают вниз маленькие капельки, хоть и по-тихому, но так, чтобы можно было заметить. Я злюсь на то, что я – единственный, кто не делает вид, что ему не больно.
Вспоминая об этом сейчас, я не могу не улыбнуться и не подумать, что так начиналась одна из самых счастливых эпох в моей жизни. Так же, как я плакал, покидая Берлин, я буду плакать, когда вернусь сюда тринадцать месяцев спустя.
