Когда потом следователь с нажимом в голосе спрашивал, не было ли в тот день ничего странного, настораживающего, Ася предпочла бы скорбно и даже профессионально сообщить, что да, мол, нехорошо кольнуло сердце, как-то особенно по-матерински ёкнуло, но – нет. Обычный был день, самый что ни на есть обычный.
Она без сил возвращалась домой на метро и мысленно ругалась на мамаш, которые водили к ней своих неуправляемых детей, ожидая волшебных пилюль или таких же пинков и не желая признавать свою родительскую никчемность. Асю это удручало – как деньги платить докторам, и приличные деньги, так они готовы вкладываться, а как провести со своей же кровиночкой лишний час в день, так в кусты. Устали. Некогда.
Тьфу. Она этого не понимала. Они с дочерью всегда жили вдвоём и были близки, насколько это возможно в её семнадцать лет. Отец на горизонте не появлялся, но Ася вовсю старалась компенсировать отсутствие мужского начала в их крошечной, но слаженной семье. Они были командой. Так она следователю потом и сказала, но тот почему-то скривился, будто кислятину надкусил. Не поверил, а зря, отношения у них были, можно сказать, идеальные. Не без мелких бытовых трений, конечно, но без настораживающих маркеров.
На тот вечер в планах был ужин, который приготовит Тома – неаполитанская кухня, продукты с матери, готовка – с дочери. Кухню выбирали по очереди: кто выбрал, тот и готовит.
Ася аккуратно отперла замок и машинально прислушалась и принюхалась – на кухне темно и едой или горелым не пахнет, а у дочери в комнате тишина. И табличка на дверной ручке повёрнута «зелёной» стороной светофора – значит, взрослым можно входить. Ася надела тапочки, помыла руки и постучалась – разрешённый сигнал «светофора» не отменял нормы этикета.
Дочь валялась поперёк кровати с плюшевыми наушниками – её излюбленная поза, и при виде матери она резко захлопнула ноутбук, выключила музыку и гневно уставилась на невольного нарушителя:
– Ты чего врываешься, мам?!
– Там был зелёный, – быстро оправдалась Ася, – я не нарочно, прости.
– Да? – Тома сразу успокоилась. – Ну ладно тогда. Я давно пришла и забыла перевесить табличку.
– А что у нас с ужином? – деликатно напомнила Ася, в душе сокрушаясь, что теперь небось придётся варить макароны или пельмени, а это лишние калории. Не похудеешь. – Тоже забыла?
– Ой! – Тома вскочила и убрала компьютер на стол, поглубже под учебники. – А сколько уже? Ладно, мам, я сейчас исправлюсь! Я быстро!
Тома демонстративно рванула на кухню и принялась метать на стол все ингредиенты по списку. Ася тоже нацепила фартук, еле сдержав разочарованный вздох – есть на ночь не в её правилах, но инициативу надо приветствовать.
И подошла к дочери, зверски кромсающей бедную рыбу, чтобы обнять сзади.
– Обнимашки, – примирительно прошептала Ася и заодно клюнула тонкую, по-девичьи трогательную шею.
– Три, – автоматом посчитала Тома, – не забудь ещё один раз после ужина.
– Не надо акцентировать, что обнимашек должно быть ровно четыре, тогда эффект пропадает, – Ася не одобряла, когда дочь со скрытой насмешкой относилась к введённым в детстве маленьким традициям, хотя и понимала, что бунт неизбежен. В тринадцать Тома часто отказывалась обниматься, но через пару лет традиция всё же заново устоялась и Ася этому радовалась.
– Я просто переживаю, что ты забудешь, – невинно хлопнула шикарными от природы ресницами Тома.
– Подлиза, – Ася пихнула дочь в бок и занялась салатом.
Она гадала, скажет ли Тома что-то про неловко спрятанный от материнских глаз экран компьютера, но всё же удивилась, когда та вдруг торжественно объявила:
– Я хочу пойти на свидание.
– Вот как? – промурлыкала Ася, вонзая нож в лимон. – И ты спрашиваешь у меня разрешение? Ты же знаешь, что имеешь право сама выбирать себе друзей? В том числе и противоположного пола?
