Нефор

Дмитрию Ценёву, другу и учителю, разделившему со мной эпоху, посвящаю.

Високосный 1996-й год. Российская провинция.

Время, когда одичавшая за семьдесят лет голода и жадная до духовности страна кинулась жрать всё без разбора. Ветхие пуританские годы, в которые звучавшее в радиоэфире слово «секс» пахло экстремизмом. Эпоха, набившая денежными купюрами кулаки вчерашних рок-бунтарей, безвозвратно утянув их в трясину сверкающего гелем для волос мейнстрима. Когда безбрежная свобода, смерчем вырвавшись из подвалов со звуками барабанов и гитарного драйва, прекратила войну людей и рок-н-ролльщиков, в каждом городе бывшего советского отечества оставались те, чья война продолжалась.

Неформалы роились в городах с двумя кнопками на телевизоре и тремя – на радиоприёмнике, редко переваливая за четырёхзначное количество. Они не смотрели MTV и не задумывались над тем, что же имел в виду уральский розовощёкий эстет, из каждого второго динамика страны именуя себя гетеросексуалистом. Они носили косухи и практиковали пирсинг, рискуя лишиться за подобные опознавательные знаки здоровья и жизни – в отличие от столичных brothers in arms. Музыка самого бесталанного из них в честности своей разделывала под кокос тысячу топовых лонгплеев. Ни секунды не задумывавшихся над выбором «свобода или жизнь», их жизнь сама служила прямым ответом, заталкивая их андеграунд в андеграунд.

Все персонажи и события реальны, любое совпадение с вымышленными лицами и ситуациями является случайным.

Звонок взорвал сон.

Рука пьяной змеёй выскользнула из-под одеяла и с третьей попытки нащупала трубку надрывающегося телефона.

– Ммм… Алло.

– Алло, Бес! – вздребезжал пейджером взволнованный голос.

– Ну.

– Это я, Дуст! Алло! Слышь?!

– Говори уже.

– Я, это… У нас тут… Короче, Костяна подрезали. Дуй сюда пулей!

Остатки сна разлетелись в секунду.

– Вы где?!

– В первой!

– Бегу!

Спотыкаясь и скользя по паркету, одетый ещё со вчерашнего утра, Гарик подбежал к тумбочке в прихожей и худой рукой сгрёб с неё ключи. Надел тёртую косуху, запрыгнул в кеды и похлопал себя по карманам – сигареты, зажигалка, нож-бабочка, деньги, гоп-пачка – распахнул дверь и выбежал из квартиры, на ходу натягивая на косматую голову вязаную шапку-буратинку с вышитым пацификом на лбу.

Возле подъезда тёрлась сизая компания соседей-старшеклассников. От них круглосуточно и круглогодично разило «Моментом».

– Э, слышь! Ессигарета? – Бессмысленные глаза впёрлись Гарику в лицо.

Он торопливо достал гоп-пачку, раскрыл её и показал руке с разбитыми костяшками.

– С-с-слышь, а можно парочку, да?

И, не дожидаясь ответа, сизый неторопливо выцарапал разом пять сигарет, презрительно поморщился на косуху и отвернулся к своим, до зеркальности похожим на него.

Гарик вывернул из двора и перебежал на солнечную сторону улицы, бурлящей грязью весны. Несмотря на март, солнце уже припекало. Сугробы скукоживались и ручьились в общее журчание тепла, уменьшаясь в размерах с невероятной быстротечностью. Запах весны туманил голову и подогревал чувство жизни.

Путь до больницы занял бы десять минут, но Гарик свернул в парк, максимально его укорачивая.

Вдоль центральной аллеи, усаженной с обеих сторон когтистыми яблонями, сосали утреннее пиво рослые молодые люди в кепках-уточках, компаниями по два-три человека. Водрузившись на лавочные спинки, они щёлкали семечки и сплёвывали шелуху по разным сторонам насестов, помечая рамки личного пространства. Глаза их напоминали немытые окна. Две компании медитировали в начале аллеи, одна – в конце.

Гарик ступил на асфальт аллеи. Ближняя троица повернула в его сторону мутные стёкла глаз и вдруг разразилась хохотом, от удовольствия запрокидывая головы. С одного свалилась кепка, и он суетливо умолк, поднимая и заботливо отряхивая её от грязи. Двое других, смотревших напротив, распечатывали «Беломор». Один рефлекторно дёрнулся в сторону идущего, но, поёрзав глазами, глухим выстрелом выплюнул табак из беломорины и потерял интерес к неформалу, сосредоточившись на косяке. Гарик прошёл мимо и исподлобья оценил компанию в конце аллеи.