ОТ АВТОРА
Хотелось бы сказать большое спасибо тем людям, которые помогали в создании данного произведения.
Прежде всего Сергею Гурьянову, который и словом и делом способствовал тому, чтобы «Неизвестная» появилась на свет.
Большое спасибо Татьяне Жмайло, благодаря труду которой роман стал таким, какой он есть.
Спасибо Евгении Меркуловой и Сергею Кузьмину за то, что они подарили роману лицо.
Спасибо Владимиру и Марине Радионовым за поддержку и помощь.
Отдельное спасибо Славяне и Кристине – моим дочерям, которых я очень люблю.
Спасибо родным, близким и дальним, без которых мы не появились бы на этот свет и не стали бы такими, какие мы есть.
И главное спасибо и искреннее посвящение моей жене для которой я писал роман «Неизвестная»…
Веронике, с благодарностью, любовью и нежностью.
*****
– Так вы хотите, чтобы я рассказала все с самого начала? Что ж… ночь длинная, дорога дальняя, а спать, я так понимаю, вы не собираетесь.
Ладно. Слушайте, если вам так интересно…
Кстати, коньячку не хотите? Нет? Ну пейте свой чай, а я, пожалуй, глоточек сделаю. Он полезный… для кровообращения хорошо. Конечно же, в небольших количествах, потому мне одного глотка вполне хватит.
А знаете – я впервые еду в «Красной Стреле», раньше не доводилось как-то… Да еще в мягком… Не было бы счастья, да несчастье помогло.
Так вы не будете? Ну как знаете. А коньяк здесь подают неплохой. И лимон свежий… удивительно…
С чего же начать? Да пожалуй…
Помните у Блока: «Ночь, улица, фонарь, аптека…»
Аптеки, правда, не было, да и фонари уже не горели…
Было холодно. Ветер с залива метался по пустынным улицам испуганно затаившегося города, словно злой демон из страшной сказки. Стонал с подвывом – тоскливо и обреченно – в узких проходных дворах, гнал по першпективе колючую ледяную крупу, закручивал ее в грязные смерчи и бросал шрапнелью в потухшие окна. Хотя… разве место демону в промозглом Петрограде, да еще зимой, да еще в конце февраля восемнадцатого года двадцатого века? Разве место ему там, где и самого бога давно отменили? Потому он, наверное, и злился… а может, и не по этому. Кто его, ветер, поймет?
Будто назло этой ночи, этой зиме и этому ветру по озябшей набережной шли трое озябших людей. Двое чуть приотстали, стараясь укрыться от кусачих льдинок за спиной третьего: кутались на ходу в длинные серые солдатские шинели, тискали задубевшими пальцами ремни до смерти надоевших трехлинеек и тихо матерились и на эту ночь, и на метель, и на самого председателя совнаркома.
Третий – ростом не из богатырей – с презрением шагал сквозь тьму, смело подставлял озверевшему ветру грудь, затянутую в черный матросский бушлат, и оттого казался выше. Он вразвалочку вышагивал по набережной, сметая клешами ледяную крупу с мостовой, и кричал этим сухопутным воякам:
– Разве же это ветер? Вот когда мы с самим Колчаком на норд ходили, вот там были ветра́!
Но они его все равно не слышали. Им хотелось в тепло. Моряку тоже хотелось, но тот странный тревожный вызов, что выгнал этих троих в зимнюю ночь и заставил прорываться сквозь петроградскую метель, был срочным и безотлагательным. Так было написано в ордере, что лежал в кармане бушлата. Моряку поручили разобраться, и потому он упрямо шагал вперед.
У всех троих на рукавах, словно метки для ампутации1, алели повязки с пришитыми к ним двумя литерами «ЧК».
*****
– Чтоб вы околели, быдло чекистское! – прошипел случайно глянувший в окно третьего этажа бывший лейб-гвардии штабс-капитан.
Он брезгливо задернул штору, поморщился, потер здоровой ладонью культю оторванной германским осколком левой руки и бросил быстрый взгляд на постель. Там сквозь ночь проглядывалось что-то бесформенное, темное, храпящее. И хоть знал бывший штабс-капитан, что это всего лишь кухаркина дочка Дуська, но почему-то страшно стало ему. Он нашарил правой рукой спички, кое-как вынул одну, прижав культей коробок, чиркнул серной головкой по шершавому боку, и неясный огонек отбросил на серые стены изломанные тени.
