Я сижу посреди комнаты на коврике
для йоги в позе лотоса и пытаюсь поймать тишину. Егор носится по
прихожей и орет на кошку. Макс играет сам с собой в шахматы. Бом
(фигура на доске) топ-топ (перешёл на другую сторону). Соня танцует
под Мари Краймпберри: «А она тебе не идёт совсем, ни по цвету
волос, ни по смеху».
Егор: Ааааарррр…
Макс: Бом-топ-топ…
Соня: А зачем ты с ней, объясни
зачем...
Егор: Ааааарррр…
Макс: Бом-топ-топ…
Соня: Она круче в голове или
сверху...
Егор: Ааааарррр…
Макс: Бом-топ-топ…
Соня: А она тебе не идёт
совсем...
Лучше бы они все разом в школу
пошли. Застрелиться хочу.
Мама: ВСЕ В КОМНАТУ! ВСЕМ СИДЕТЬ
ТИХО ПЯТНАДЦАТЬ, МАТЬ ВАШУ, МИНУТ!
Дети хохочут и забиваются все в
гардероб, где — я точно знаю — они давятся от смеха и играют в
молчанку. Сейчас начнут нарочито тихо ходить на цыпочках, потом
что-то уронят, станут шипяще-свистящим шепотом друг друга просить
убрать. Сваливать друг на друга вину. Батюшки, избавьте меня от
этого на пятнадцать гребаных минут! Я прошу тишины и...
Бом!
Это ты!
Не я это!
А вот и ты!
Да я видела!
Ничего не видела!
Да-да! Маме расскажу!
Не говори, это Егор
вообще!
— Твою мать... — шиплю я за секунду
до того, как начинает верещать дурниной несправедливо обвинённый
Егор.
Марк, если ты меня слышишь... Я
ненавижу тебя!
***
Ты ушёл, и я не могу назвать
тебя козлом.
Во мне кипит злоба.
Ты ушёл, а завтра у Сони
тренировка. У Егора бассейн. У Макса каратэ.
Нахрен! Никуда не
пойдут!
Будут дома сидеть... телевизор
смотреть.
Ты ушёл.
Ливень идёт.
Часы идут.
Годы идут.
Дети в школу идут.
Титры ночного фильма
идут.
О чем был фильм?
О чем была жизнь?
Почему была? Мне тридцати
нет...
Сука, мне тридцати нет, а у меня
трое детей и муж ушёл. Иду в кухню, хватаюсь за столешницу
обеденного стола, рычу, разбегаюсь, и он со всей силы впечатывается
в стену. Штукатурка сыпется, гардина падает, кошка в ужасе сбегает.
Егор истошно орет, а потом выглядывает из-за угла и хмуро на меня
смотрит.
— Ааааар, — он скрючивает пальцы в
лапы и делает вид, что медведь. Не шутит.
— Аааааааааааааааааааррррррррр, —
ору я в ответ, скрючив пальцы, и сын удаляется.
Полегчало тебе, Неля?
Пожалуй.
Ну иди, сделай себе бутербродик,
покушай.
Ты, Марк, не скотина, не урод и не
гандон. Ты даже не пообещал мне бабок, просто оставил на столе
зарплатную карту и написал прямо на столе пароль от неё. Хотя я же
и так его знала, мы везде использовали одну комбинацию, как чертовы
романтики. Ещё с тех времён, когда были чертовски влюблены.
Я видела, как ты отдаёшь моей
младшей сестре своё обручальное кольцо, а оно стоит целое
состояние. Своё я тут же сняла и бросила в коробку с детскими
игрушками. Ты не скотина, но сейчас я отчаянно хочу, чтобы ты ею
был. Чтобы это был сюжет вроде тех, что показывают по первому
каналу или НТВ. Но нет, ничего подобного.
И я не шлюха, не чертова изменщица и
даже, увы, не истеричка. У меня все хорошо с головой. Я не стала
жертвой абьюза. Ты не заставлял меня сидеть дома и рожать. В чем
наша проблема, Марк?
Только в том, что мы забыли быть
друг другу мужем и женой помимо того, чтобы быть кому-то
родителями. Мы забыли, что вообще-то любили секс. Что были
друзьями. Ну и все остальное по списку, что обычно говорят
разошедшиеся люди. Что-то об этой капитальной забывчивости, которой
страдают все как один.
«Мы же были не такими» — вот что все
эти люди говорят.
Помнишь, Марк, какими мы были? Как
познакомились? О, этот день для меня первые годы казался высеченным
где-то в сердце острым ножом. Ранка зажила, зарубцевалась.
Я сажусь на барную стойку, скрещиваю
ноги по-турецки и достаю свой чай, забытый ещё в семь утра. Он
безбожно остыл и подернулся пленкой, но я привыкла к таким вещам.
Закрываю глаза и стараюсь думать о тебе только хорошее, чтобы
понять, где именно совершила ошибку.
