Посреди стола, накрытого белой праздничной скатертью, на фарфоровом блюде, аппетитно красовались маленькие круглые пирожные. Дразнились своими нахальными алыми вишенками, на горках взбитых сливок. Из-под шапочек сахарной пудры темными капельками повидла, словно глазками, смотрели золотистые ароматные рогалики. Рядом, в плетеной корзинке розовые румяные ватрушки.
Акакий Петрович сладко улыбался, наливая ароматный чай в большие фарфоровые чашки из стоящего тут же на столе пузатого самовара:
– Ты кушай, Настенька, кушай, угощайся, не тушуйся, – шипел он, точно змея, – Марьюшка в отъезде до завтра, а барышня… барышня, никак, спит?
– Спит Акакий Петрович, только что уснула – набегалась за день, умаялась, сначала никак не хотела укладываться…– девушке Насте, отвечавшей хозяину, было страшновато и неловко. Она впервые наедине с ним. Он конечно человек добрый. Солидный очень, и вообще, ее благодетель, но…что-то настораживало. Даже эти его ласковые фразы.
– Ну, вот и славно! Вот и славно, ты угощайся, не стесняйся. Вот посидим с тобой почаевничаем…
Слащавая улыбка хозяина и липкий взгляд даже несколько угнетали. Точно он ждал от нее чего-то. Хотелось сбежать. Акакий Петрович приближался, мягко ступая, точно кошка, которая крадется за добычей. Настя попятилась.
– Ну, куда же ты, птичка, сядь за стол со мной, выпей чайку, или ты меня боишься?
–Ничего я не боюсь! – Настя подумала, что ей решительно нечего бояться, откинула косу за плечо, рванула на себя стул и, усевшись поудобнее, впилась зубами в белоснежный, сахарный бочок рогалика. Акакий Петрович замер. Дрожь нетерпения пробегала по его телу.
– Ты чайку, чайку попробуй. Знатный чаек.
– А чего-сами-то? – отхлебнув большой глоток из чашки, Настя вопросительно уставилась на хозяина, – сами то чего чаю не пьете?
– Так сейчас, сейчас, голубка, – хозяин уселся на стул рядом и пододвинул к себе чашку. Взгляд его маленьких, заплывших жиром глазок, стал настолько откровенным, что у Насти больше не осталось сомнений в его намерениях. Хозяйка, его жена, вернется не раньше завтрашнего утра, его дочь, за которой она ходит уже полгода, спит на втором этаже, а слуг нигде не видать. Настя решила ретироваться. Она отодвинула чашку и встала:
– Вы простите, Акакий Петрович, не судите строго, конечно вы очень добры ко мне, только негоже прислуге с хозяином чаи распивать, – она спиной пошла к двери и дернула за ручку. Дверь была заперта. Акакий Петрович расхохотался:
– Ну что ты, голубка, куда торопишься, мы ведь с тобой толком и не поговорили, ну куда ты…
В один прыжок хозяин оказался возле неё. Толстыми короткими пальцами, ухватив за ворот блузы, он подтянул Настю к себе и, обхватив руками таллию, поволок к диванчику:
– Вот так, вот так, милая, я ведь давно ждал этого, ну ты же знала, признайся, ты видела, что очень, очень мне нравишься, и ты же понимала, что без рекомендаций в приличную семью тебя вряд ли бы взяли, и если я пригласил тебя сюда…
Настя попыталась сопротивляться. Он придавил её всем телом к дивану его руки, казалось, были везде. Спасения не было. Неприятное горячее дыхание у её уха вызывало отвращение. Собрав все силы, она ногой оттолкнула Акакия Петровича и вскочила. Со страшным грохотом он, перевернув стулья и этажерку, упал навзничь и замер в углу. Гробовая тишина. Ни звука, ни движения. Настя на цыпочках подошла к хозяину. Акакий Петрович лежал на спине с закрытыми глазами. Она дотронулась до его плеча:
–Акакий Петрович… Акакий Петрович! – Настя заплакала. Хозяин не подавал признаков жизни. Пугающие мысли проносились в её голове. Она никогда не докажет, что защищалась, да и что её слова, слова сироты, против семьи Акакия Петровича. Её обязательно посадят в тюрьму, и никто, никто её уже не спасет. Она его убила! Что она скажет хозяйке?! как она могла оставить без отца свою воспитанницу!
