Курт почему-то думал совсем не о том, о чем надо было бы думать по логике вещей в такой момент. Он лежал в луже воды, перемешанной с грязью, и то и дело нырял в эту лужу лицом, пропуская над головой пули и осколки мин. Память извлекала из своих архивов и упорно подсовывала ему образ его собаки, которая осталась в его бесконечно далеком доме. Он вспоминал именно ее и очень отчетливо представлял, как она воет.
Этот русский пулеметчик положил его взвод в грязь и держит целый час. Уже пятерых он отправил в мир иной, а его никак не удается достать. На такой позиции он еще покуражится, поваляет в грязи и без того натерпевшихся сегодня ребят. Скорее всего, это кончится через час-полтора само по себе. Пулеметчик уйдет. Можно будет подняться и идти дальше к небольшой железнодорожной станции, расположенной в этих бесконечных мокрых подмосковных лесах. Но есть приказ – захватить эту станцию как можно скорее, чтобы не дать русским вывести с нее эшелон с продовольствием. Накануне авиация разбомбила пути, лишив их, таким образом, возможности увести его.
Основные силы русских, боясь окружения, отошли к востоку километров на пять, оставив несколько пулеметов и миномет в арьергарде, да ремонтную бригаду, которая, не считаясь с постоянным артиллерийским обстрелом, спешно исправляла пути. Промедление было чревато тем, что русские уведут эшелон из-под носа у замешкавшейся пехоты, и приказ будет не выполнен.
По сравнению с другими парнями из своего взвода Курт еще не плохо устроился. Он лежал в небольшой канавке, проточенной лесным ручьем, и стригущим над землей пулям было, видимо, не так легко зацепить его. А что касалось осколков, так они вообще бессильны что-либо с ним сделать.
Связист, которого более получаса назад послали за огневой поддержкой, как в воду канул, и взводу приходилось обходиться своими силами. Пара пулеметов занимала не очень удобные позиции и их, в общем-то, плотный огонь не сильно мешал русскому, который диктовал сейчас свои условия, не давая маневрировать и атаковать.
Миномет русских не очень докучал. Видно он работал на несколько направлений и бросал серию мин в пять-десять минут. В этом-то и состояло все его коварство. Только солдаты успевали забыть о нем и поднимали головы, чтобы сориентироваться, как по расположению ложилась очередная серия. Появилось много раненых: кто в спину, кто в руки и ноги. Курту пока везло: на нем не было ни царапины, если не считать шишки на лбу, которую он набил, падая в ту ложбинку, в которой сейчас лежал.
Он уже начал ориентироваться в ситуации и, переждав очередную серию мин, стал прикидывать, как можно было бы подобраться к русскому на верный бросок гранаты, которых у него было две, и которые он умел бросать чуть ли не лучше всех во взводе. Эти гранаты на длинной деревянной ручке были очень удобны для метания на большое расстояние, хоть и имели по сравнению с русскими существенный недостаток – большую (пять секунд) задержку взрыва, что снижало ее эффективность.
Воспользовавшись моментом, когда русский пулеметчик перенес огонь правее – на позицию одного из пулеметов, Курт несколькими мощными ящериными движениями продвинулся к нему и существенно улучшил свою позицию, укрывшись от пулемета за большим пнем недавно срубленного русскими саперами дерева. Теперь его отделяли от пулемета каких-то двадцать-двадцать пять метров, и он мог, наконец, перевернуться на спину и достать первую гранату. Граната, вставленная за поясной ремень, после долгого валяния в глинистой грязи, выглядела, что называется, как «дерьмо на палке». Не удивившись пришедшему в голову сравнению, Курт обтер ее ладонями, отвернул предохранительный колпачок, повернулся на левый бок и, примерившись взглядом к пулеметному гнезду, дернул за шнур детонатора. Счет пошел на секунды. От нервного напряжения, Курт на мгновение забыл о русском пулемете, о станции, о своей воющей собаке, осторожности и приподнялся на левом локте над пнем.
