– Эй, Уимзи, что вы, собственно, забыли в этом морге? – вопросил капитан Фентиман, отбрасывая «Ивнинг бэннер» с таким видом, словно избавился от обременительной обязанности.
– Я бы подобрал иное название, – любезно откликнулся Уимзи. – Ну, в крайнем случае, похоронное бюро. Вы только гляньте на мрамор. Только гляньте на меблировку. И на пальмы, и на нагую бронзовую девственницу в углу.
– Ага, и на покойничков тоже. В этом месте в голову так и лезет тот старый анекдот из «Панча»: да вы его знаете! «Официант, уберите лорда Как-Его-Там, он уже два дня как помер». Вы посмотрите на старика Ормсби: храпит, как гиппопотам. Посмотрите на моего почтенного дедулю: каждое утро в десять плетется сюда, занимает кресло у камина, разворачивает «Морнинг пост» и до вечера превращается в предмет обстановки. Вот ведь бедолага! Страшно подумать, что в один прекрасный день и я стану таким же. Право, лучше бы уж фрицы меня ухлопали заодно с остальными. Выжил – а ради чего? Что пить будете?
– Сухой мартини, – заказал Уимзи. – А вам? Два сухих мартини, Фред, будьте так добры. Бодритесь, друг мой. Вся эта катавасия с Днем перемирия[1] действует вам на нервы, не так ли? Я, например, твердо убежден, что большинство из нас только порадовались бы возможности отмежеваться от этой общественной истерии, если бы треклятые газеты не поднимали шум до небес. Впрочем, нехорошо так говорить. Стоит мне чуточку повысить голос – тут-то меня из клуба и вышвырнут!
– Вас и так вышвырнут, даже к словам не прислушиваясь, – мрачно предрек Фентиман. – Так что вы все-таки здесь делаете?
– Жду полковника Марчбэнкса, – пояснил Уимзи. – Ну, за ваше здоровье!
– Вы с ним ужинаете?
– Да.
Фентиман сдержанно кивнул. Он знал, что Марчбэнкс-младший погиб в сражении на Высоте 60[2] и что полковник Марчбэнкс имел обыкновение в День перемирия приглашать близких друзей сына на скромный неофициальный ужин.
– Ничего не имею против старины Марчбэнкса, – проговорил он, помолчав. – Славный малый, что и говорить.
Уимзи наклонил голову в знак согласия.
– А у вас как дела? – полюбопытствовал он.
– Паршиво, как всегда. В брюхе сущая свистопляска, и в кармане ни пенни. Ну и на кой черт все это сдалось, а, Уимзи? Человек сражается за свою страну, сжигает себе нутро, наглотавшись газов, теряет работу, и все, что получает взамен, – это привилегию раз в год промаршировать мимо Кенотафа[3] да платить четыре шиллинга на фунт подоходного налога. С Шейлой тоже неладно: изводит себя работой, бедняжка. Слов нет, до чего мерзко: чтобы мужчина, да сидел на шее у жены! Да только я в себе не волен. Хворь разыграется – и прости-прощай, работа! Деньги… до войны я о деньгах и не задумывался, а вот сейчас, клянусь вам, пойду на любое преступление, глазом не моргнув, лишь бы обзавестись приличным доходом.
Возбужденный голос Фентимана сорвался на крик. До глубины души шокированный ветеран, до сих пор прятавшийся в соседнем кресле, выставил тощую голову на манер черепахи и по-гадючьи прошипел: «Ш-ш-ш!»
– Я бы не рекомендовал, – беспечно бросил Уимзи. – Преступление – труд квалифицированный, знаете ли. Даже относительный болван вроде меня запросто выследит любителя-Мориарти. Если вы задумали нацепить фальшивые усы и шмякнуть по башке какого-нибудь там миллионера, так лучше не надо. Эта ваша отвратительная привычка докуривать сигарету до последнего миллиметра везде вас выдаст. Мне останется только прийти с увеличительным стеклом и штангенциркулем, чтобы сказать: «Преступник – мой дорогой старый друг Джордж Фентиман. Арестуйте этого человека!» Возможно, вам в это слабо верится, но я, не колеблясь, принесу в жертву ближайших и дражайших, лишь бы подлизаться к полиции да угодить в газетную заметку.
