В квартиру набилось столько народа, что даже у людей с крепкими нервами могла бы развиться клаустрофобия. Между тем входная дверь все еще была открыта, и гости продолжали проскальзывать внутрь, выискивая свободные сантиметры пространства. Счастливчики из первых рядов уже успели разбиться на группы по интересам и негромко переговаривались, ожидая приглашения к столу. Между ними ухитрялись ловко лавировать три девушки, бережно пронося из кухни в комнату блюда с бужениной, копченым балыком и неизменным салатом оливье.
Из ниши у занавешенного зеркала долетали обрывки фраз:
– Она могла бы еще…
– Товарищи, а где собака?
– Говорят, собиралась и восемьдесят пять справлять.
– Забрали Дворецкие.
– Самим бы дожить.
– А кто у них там гуляет? Бабушка?
– Доживем!
– Нет, бабушка уже полгода как с инсультом слегла. Младшая дочь.
– Всего каких-то лет тридцать…
– Младшая? Да что вы? Одна с овчаркой? Сколько же ей?
– Еще повоюем.
– Уже девятнадцать. Да вон она. Нет, не эта! Вон та, с бужениной.
– Как летит время!
Чуть в стороне, привалившись к отжившему свой век комоду, дородная женщина с мясистым лицом и юркими хищными глазками шептала на ухо собеседнице:
– Ваши георгины были просто восхитительны. Они так шли ей… – Кружевной платочек неторопливо продефилировал из-за кружевной же манжеты к сухим векам.
– Низкорослые «Гэллери», – смущенно пояснила отхватившая комплимент щербатая дама и торопливо добавила: – Но они ничуть не уступали вашим розам.
– Ах, полно! – хищные глазки потупились всего на мгновение и тут же снова ринулись в бой: – Цветов вообще было много. И хорошо, что в основном красные. Они чудесно сочетались с полировкой. Как думаете?
– Согласна. Я только не разобрала, что за материал?
– Говорят, американский кедр.
– Да что вы? Откуда такие средства?
– Накопления, – убежденно сообщила владелица платка. – Частные уроки-то в свое время доход приносили, а она не тратила.
– А на что же жила тогда? – недоверчиво скривила губы щербатая.
– А может, кто из родственников раскошелился, – встрял в диалог бородатый мужчина в засаленном старомодном костюме.
– Увольте! – ничуть не тушуясь, оборвала его любительница георгин. – Эти за копейку удавятся. Мы же с ней двадцать лет дверь в дверь. Сколько народу хаживало, а никто ничего путного не приносил.
Кусочек батиста суетливо путешествовал по вспотевшему лбу.
– Боже! Какая духота! Как я все это выдержу! – чуть слышно бубнила его обладательница. Она поднесла кружева к носу, шумно высморкалась и вздохнула намного громче: – Горе-то какое!
Из прихожей донесся хлопок закрывшейся в конце концов двери, и тут же раздался чей-то зычный клич:
– К столу! К столу!
Еще минут десять потратили на распределение мест, обсуждение майонеза в салатах и фотографий на стенах. Наконец угомонились, утихли. Кто-то спохватился:
– Рюмку! Рюмку забыли!
За рюмкой побежали к дальним соседям, у ближних одолжили заранее. Наконец накрытую хлебом емкость водрузили в центр стола, выпили не чокаясь, тут же принялись разливать по второй, смущенно поглядывая друг на друга, молчаливо спрашивая, кому же следует начать. Кашлянув, приподнялся грузный мужчина, назвавшийся ректором какой-то аббревиатуры:
– О достоинствах нашей Симочки можно говорить долго…
И он был прав. «Достойна только та жизнь, которая прожита ради других людей», – сказал однажды Эйнштейн, а Серафима Сергеевна Новицкая повторяла эти слова чуть ли не каждый день, сколько ее помнили окружающие. Услышав эту фразу однажды от старшего мастера сборочного цеха, где работала двенадцатилетней пигалицей на спешно эвакуированном в Полевское машиностроительном заводе, она превратила ее в своеобразный факел, осветивший ее долгую жизнь.
