Он любил родные земли. Это густое, серо-стальное штормовое небо, что могло сменить пронзительную повседневную синь в мгновение ока. Эти волны, что в ярости набрасывались на скалистые побережья Тола, неся свои темные воды, чтобы разбиться белой пеной о камни. Высокие горы и густые леса, что их покрывали. Пронзительные и тягучие песни соплеменниц, возносящиеся к небу и растворяющиеся в легкой дымке облаков. Их глаза, одновременно яркие и прозрачные, как чистейший аквамарин, что заглядывали в самое сердце. Ее глаза. Ее улыбку.
Все это он потерял.
Пыль, пот, кровь, тычки и зуботычины погонщиков рабов — вот на что он променял свою родину и свою любимую. Тяжелые, натирающие кожу до кровавых мозолей оковы гремели цепями при каждом шаге, а шаги приходилось делать часто, ведь короткая перемычка на ножных кандалах уменьшала их ширину чуть ли не вдвое, а ждать его никто не собирался. Ни его, ни других неудачников, попавших в плен вместе с ним. По его вине.
«Лучше бы я умер. Нет, лучше бы вы умерли, а я сейчас был здесь один», — с такими мыслями Харакаш брел под палящими лучами солнца, по земле империи Им А Тохаим.
Он говорил ярлу, что вылазка провалится, но тот его не слушал. Куда уж ему, молодому воину, советовать самому Граташу Покорителю Морей, как устраивать набеги на мягкотелых жителей большой земли! А в итоге вышло так, что эти самые мягкотелые не только отбили атаку налетчиков, но и перебили половину команды, а вторую — взяли в плен. Харакаш оказался прав, но лучше бы он тысячу раз ошибся! Самым печальным для молодого островитянина было то, что за все время битвы он так и не увидел корабля Граташа и его черных знамен.
Думать о том, что ярл бросил их, было тошно, но вот уже четыре дня Харакаш шел по степям, ведомый надсмотрщиками в столицу империи, и, с каждым шагом отдаляясь от побережья, он терял надежду и веру в своего правителя.
— Шевели ногами, мразь. — Очередной тычок в спину заставил мужчину лишь сжать зубы, резко выдохнув. Он — воин. Он не позволит этой сухопутной погани получить удовольствие от его страданий. Как бы они не старались, не издаст ни звука, ни стона, ни…
Общая цепь, к которой были прикованы их руки, вдруг натянулась, а потом Харакаша дернуло назад. Горькое осознание случившегося пришло еще до того, как он обернулся. Заважа ранили в бою, и то, что он продержался еще четверо суток после, идя в общей связке с пленниками, — чудо, которое сейчас подходило к концу и могло спасти остальных. Однако надсмотрщики явно не первый день были знакомы с детьми Туманного бога — суетливо отцепив Заважа от общей цепи, они, не снимая оков, распяли его прямо на сухой, выжженной и утоптанной тысячью ног земле, а после погнали колонну пленников прочь. Харакаш до хруста шеи выворачивал голову, смотря туда, где остался его брат по оружию, но отголосок смерти того настиг его, да и других островитян, как далекое эхо, лишь через неполный час.
«Ах, если бы ты умер раньше, кто знает… — Но, не закончив мысль, бывший предводитель разбитого отряда отбросил ее. — Смерть не подчиняется никому. Ни нам, ни мягкотелым».
За следующие двое суток никто не умер. Они были ценным товаром, хоть и опасным, потому их пытались доставить живыми, пусть и изможденными. Два глотка воды — утром и вечером — для каждого. Кусок подсохшего хлеба с пол-ладони размером и толщиной в два пальца, повезло, что не покрытый плесенью. Сон под палящим солнцем — когда побережье оказалось достаточно далеко, свежеиспеченных рабов погнали ночью, — от которого не спасал дырявый, прохудившийся навес, установленный для пленников. Между собой островитяне не переговаривались, молча съедая выданный им паек и так же молча смотря друг другу в спины в течение перехода.
