В тот промозглый вечер ранней весны лейтенант Мильнович сидел в своей квартире и писал письмо отцу. День прошёл оживлённо, даже тревожно, почти все ещё обсуждали произошедшее в столовой «Чёрного орла», единственной гостинице Лохатыни. Но Степан Мильнович, несмотря на свои двадцать шесть лет, не был общителен, а также не было у него лишних денег, чтобы тратить их на бутылки более-менее посредственного вина, составлявшего непременный атрибут этих дружеских вечеринок.
Сегодня, против обыкновения, он вернулся домой довольно рано, всё из-за этого письма, не дающего покоя. Ведь он знал, что завтра не будет у него досуга для написания письма, столь страстно ожидаемого адресатом.
Повесив мокрый плащ (был дождь), он присел к маленькому сосновому столу и обмакнул перо в огромную стеклянную чернильницу без крышки, такие чернильницы бывают в муниципальных школах.
«Возлюбленный и почитаемый батюшка, – начал он на половине листа большой писчей бумаги, – знаю, что вы нетерпеливо ожидаете письма, хоть я и пишу при первой возможности. Едва два часа прошло, как инспектор кавалерии покинул нас, и, благодарение небу, всё прошло очень удачно, – для меня, по крайней мере. Двое-трое из моих товарищей, вполне возможно, сейчас не в таком благоприятном расположении духа, как я; ибо инспектор выражается без обиняков, когда выходит из себя, а вспыхивает он легко, при малейшем неудовольствии. Мне их жаль, – но зачем же они ленятся? Ничто не даётся даром, я уж это понял; всё надо заслужить, не трудом, так деньгами. Вы знаете, как я трудился всю зиму; сегодняшние слова инспектора были как награда за рабский труд, порой весьма горький. Мое мужество не ослабевало никогда, но сегодня я воспарил к новой высоте. Не бойтесь, бедный папа, – я уже говорил вам, что я рожден для жизни солдата».
На мгновенье лейтенант Мильнович приподнял голову от письма, ему показалось, что кто-то поднимается по деревянным ступеням, еле слышно позвякивая шпорами. Но ничего не произошло, и он продолжил.
«Подождите до моей следующей звёздочки на воротнике. Судьба не была слишком добра к нам, но мы ещё возьмём своё; нужно только быть сильным и терпеливым и помнить, что…».
– Войдите, – нетерпеливо сказал он, так как в дверь тихонько постучали.
Офицер, в такой же форме улана, как у Мильновича, вошёл в комнату, за ним следовал второй, тщательно прикрывший дверь.
«Пришли тащить меня на пирушку», – была первая мысль Мильновича. Только он хотел неловко отказаться, как что-то в выражении лиц молодых людей привлекло его внимание, и он забыл свою досаду. Он положил перо, встал и стоял молча, глядя то на одного, то на другого.
– Мы здесь представляем лейтенанта Рэдфорда, – слегка дрожащим дискантом начал тот, что был старше, нервозный розовощёкий юнец. Он помедлил, сильно покраснев, глядя на Мильновича так, словно умолял его ответить. Но Мильнович ответил ему лишь пустым взглядом, видимо, ожидая продолжения.
– Мы здесь…, – снова приступил к своей речи оратор, словно школьник твердящий урок. Но тут его более молодой и решительный товарищ пришёл на помощь своему вожаку.
– Мы здесь, чтобы получить ваши указания по поводу того дела между вами и лейтенантом Рэдфордом, – сказал он, отталкивая своего товарища, выступая вперёд и говоря с гораздо большей энергией, чем того требовали обстоятельства. Он явно лучше усвоил урок, чем другой, но, как и тот, выговаривал фамилию лейтенанта – «Радфорт».
«Что за дело?» – чуть было не воскликнул Мильнович в крайнем изумлении, но вовремя взял себя в руки, осознав абсурдность подобного вопроса в такой момент. Он смотрел в лицо говорящего, всё ещё без малейшего понятия о существе дела. Так он и стоял некоторое время, пока до него не дошло, что надо же и ответить.
