«Все имеющиеся силы Великобритании, европейские, индийские и египетские бригады, вспомогательные колониальные отряды, сопутствуемые воинственным рёвом публики, отправлены на арену конфликта; и никто из англичан не замечает или не хочет замечать, что ослабевший Лев уже напрягает мышцы из последних сил. Скоро никого не устрашит бессильное чудовище, поднявшее лапу с вырванными когтями, оскалившее беззубую пасть».
Нетерпеливым жестом Джеймс Миллар отбросил газету, с помощью которой надеялся развеять скуку долгого путешествия, и угрюмо уставился в окно.
Плоские поля и прямые дороги, да иногда деревушки, казавшиеся игрушечными в своей аккуратности, мелькали мимо со скоростью семидесяти миль в час. Снежный покров, тонкий как слой нанесённой краски, усиливал впечатление унылой опрятности. Опрятными казались и редкие фигурки, которых взгляд успевал выхватывать на однообразном фоне, – широкоплечие, неуклюжие рабочие, занятые какими-то зимними работами, – большие пышногрудые женщины, которые стоя на пороге своих домов, глядели вслед проносящемуся поезду, – опрятными и почти такими же безжизненными, как и окружающий симметричный пейзаж. Раз, замедлив ход у крупной станции, поезд миновал огромный огороженный участок, и пассажиры получили возможность полюбоваться, как несколько рот пехотинцев в великолепной немецкой униформе старательно выполняют команды, отчетливо разносившиеся в воздухе. При виде них лицо Джеймса Миллара потеряло угрюмое выражение и выразило острый интерес. Он быстро придвинулся к окну и не спускал глаз с солдат, пока они были различимы. Потом со вздохом отодвинулся.
– Нравятся наши пехотинцы? – спросил немец-попутчик, с которым Миллар ранее обменялся отрывочными замечаниями, и в тоне его явно сквозила гордость. – Скажите честно, приходилось ли вам видать что-либо подобное?
– Видал и получше, – ответил Миллар, его немецкий, хотя и не свободный от британского акцента, был вполне беглый. – Не их качество впечатлило меня.
– А что же?
– Количество, – неохотно сказал Миллар.
– Вы английский офицер?
– Если б я им был, меня бы здесь сейчас не было. К сожалению, я всего лишь, как у вас говорят, коммерсант, что не значит, что меня не интересует ничто другое.
(«Коммивояжёр? – подумал любопытный попутчик. – Однако его манеры слишком изысканны для этого»).
– И вы путешествуете по делам?
– Не путешествую. Я добираюсь до пункта своего назначения. Это в Маннштадте, если вы знаете, где это.
– А! И вы туда надолго?
– Мой контракт продлится год.
– Ах так!
Несмотря на любопытство, немец удовлетворился тем, что заметил:
– Полагаю, вы будете очень заняты весь этот год.
– Да, очень занят… и не только коммерцией.
Он снова взглянул в окно и его тон ясно дал понять, что разговор окончен. В то время как взгляд его скользил по пейзажу, мысли вернулись в привычное русло, от которого его ранее отвлёк вид солдат. Мысли эти не были вполне типичны для «всего лишь» коммерсанта.
Джеймс Миллар не впервые был в континентальной Европе. Благодаря деловым операциям отца, значительную часть детства он провёл в Германии и, по случайности, по соседству с казармой в гарнизонном городке. Неудивительно, что он сохранил на всю жизнь воспоминания о красивом обмундировании, блестящих саблях, стройных рядах, над которыми пели трубы и рокотали барабаны – глубокий, незабываемый образ вооружённой нации. Эти воспоминания хранились в его душе подспудно, пока обстоятельства не вызвали их вновь в полный рост. Все годы жизни в Англии он не мог избавиться от мысли, что его собственный народ проигрывает во всемирной гонке вооружений. К тому же, хотя и вынужден он был продолжить дело отца, его грызло чувство, что он был рождён для другого. Он был хороший бизнесмен, но, с детства ослеплённый воинственным блеском, он следил за малейшими преобразованиями в военном деле почти столь же ревностно, как и за развитием собственного бизнеса, и, бывало, спрашивал сам себя с сердечным волнением: «В правильном ли направлении мы идём? Не следует ли нам поучиться у других?»
