Он встал, когда за шторами только-только начало сереть.
Ходить утром надо тихо: в деревянном доме слышен каждый скрип, а Машка любит утром поспать. Макс, скотина, ухом не ведёт – дрыхнет в объятиях хозяйки. Полосатая башка торчит из-под одеяла.
Дровяная корзина пуста: с вечера не натащил поленьев. Машка давно твердит: надо, Иван, что-то делать с памятью.
На крыльце тёмные следы резиновых сапог отпечатывались на тончайшей серебряной фольге инея. Пожухшая трава отсвечивала металлом. Да, надвигается зима.
Иван заложил поленья в чугунку. Подпалил бересту, подождал, пока коптящее пламя охватит полешки, отрегулировал топку.
Из припрятанного ведра вынул розу, налил в высокую хрустальную вазу воды. Поставил на обеденный стол у окна. Пусть распускается потихоньку.
Он сидел и ждал, пока чугунка прогреется. Печка принялась постреливать. Пахнуло нежным берёзовым дымком. По комнате волнами расходилось тепло.
Омлет шкворчал, покрывался коричневатой корочкой. По домику расползался аромат. Из спальни послышалось шевеление.
Увидев розу, Машка пискнула.
– Это мне? – обняла сзади, зевнула в ухо.
– Нет, Максику, – сказал Иван, прислушиваясь, как замирает сердце. – С днём рождения, любимая. У меня для тебя подарок.
– Деньги же кончаются, – радостно возразила Машка.
– У меня секретные фонды. Тебе новые сапоги нужны.
– Ваня, – спросила осторожно, теребя конверт. – Спасибо, конечно… но откуда деньги? Скажи честно.
– Никого не грабил, всё путём.
– Как же я тебя люблю, – сказала она, бережно разминая кисти рук.
Завтракали у окна. Макс торчал кувшинчиком на подоконнике, контролируя двор. Соседи поутру жгли последние листья. Белый пахучий дым полз через участок. Мёрзлую черноплодку атаковали наглые воробьи. На станции печально и страстно крикнула электричка.
…Точно так же кричала она полвека назад, когда их школьная компания топала ранним утром по тропинкам Кавголова: Машка, Ольга, Васька, Лёха и Иван. Джо вырваться не сумел, помогал отцу в гараже.
В ложбинках умирал майский ноздреватый снег. Солнечные бока пригорков почти просохли. Дача Ольгиных родителей выглядывала из косой штриховки кустов. Иван с Васькой вывели казанку. Здоровяк Лёха, кряхтя, волок мотор.
В протоке шли на вёслах, потом завелись. Василий правил на остров посреди Большого Кавголовского. Иван сунул руку в набегающий поток.
– Холодная? – спросила Машка.
Румянец заливал её высокие скулы. Ресницы казались мохнатыми. Губы – цвета малины. Помада? Он не видел, чтобы Машка красилась. Мама у неё суровая. Да и ни к чему ей.
Развели костёр. Бубнил приёмник «Альпинист». Васька строгал шампуры. Жарили охотничьи колбаски – Ольге повезло достать.
Потом валялись на солнцепёке.
– Экзамены скоро, – вздохнула Машка. – Мама лобную кость просверлила: занимаешься мало.
– После восьмого – экзамены несерьёзные, – подал голос Васька. – Вот после десятого…
– Серьёзные в институте, – возразила Ольга. – Из школы-то нас выпихнут. Попробуй они аттестат не дать, всех в роно сожрут.
– Не в роно, а в райкоме партии, – уточнил Лёха. – За такое директор билет на стол положит.
– Какой билет? – не понял Иван.
– Партийный, какой же ещё, – пояснил Лёха.
Иван покивал. Васька с Лёхой знали вещи, о которых он понятия не имел. Дома у Васьки стоял роскошный, полированного дерева «Филипс» – отец привёз из загранки. Не иначе, слушают Би-Би-Си. В отдельной-то квартире чего не послушать.
– А у меня что-то есть, – подала голос Машка.
Вытащила карточку, пустила по рукам. Иван увидел набрякшие внимательные глаза, редкую бородку, высокую лысину.
