90-е годы принято называть лихими и ассоциировать их с бандитами, банкирами и проститутками как наиболее яркими символами эпохи. Но эта книга – об обычных людях, о тех, кого принято называть московской интеллигенцией, кто внезапно попал в центрифугу дикого рынка, которая либо насыщала новыми силами, либо превращала в отжатый жмых.
Пресловутый «ветер перемен», которого так долго ждали, разметал равномерное и устойчивое течение жизни. Выпущенные на свободу, к которой далеко не все оказались готовы, бывшие советские граждане в своей новой повседневности совершали подлости и подвиги, погибали и рождались заново.
Еще утром яркий зонт, своей расцветкой напоминающий флаг какой-нибудь африканской страны, жизнерадостно реял вверху, бойко отражая капли дождя своим упругим полотнищем. А сейчас он болтался вниз головой, безвольный, скрученный в трубку, похожий на знамя потерпевшей поражение армии.
Разгром, полный разгром. Унизительный, постыдный.
Хотя поначалу вроде и битвы-то не предполагалось, представители противной стороны должны были сами принести ключи от счастья и вручить со смиренным поклоном.
И как теперь выходить из этого ужасного положения, как держать лицо, чтоб никто не догадался о провале, которого по всем расчетам никак не могло случиться?
Лизе Комаровой, молодому специалисту секретного московского «почтового ящика» и несостоявшейся молодой жене едва исполнилось двадцать два, и к поражениям она была ещё не привычна.
Сегодня ей впервые стало понятно, что значит не находить себе места. Смысл выражения оказался до смешного буквальным: подходящего места сейчас не было нигде. Пока брела по засыпанным осенней листвой улицам, взрыхляя ее ботинком при каждом шаге, хотела оказаться дома, однако, подойдя к родной пятиэтажке, подумала – нет, куда угодно, только не сюда. Поспешила прочь, зашла в первый попавшийся кафетерий, встала за любимым одноногим столиком у окна, но и в кафетерии сейчас было неуютно, хотелось поскорее допить свой кофе и уйти; она сердито посмотрела на белую чашку с надписью «Общепит» и обнаружила, что кофе уже выпит – надо же, даже не заметила, когда успела. Снова оказавшись на улице, принялась искать телефонный автомат, чтобы позвонить подруге – но, едва зайдя в будку, поняла, что не хочет говорить ни с кем и ни о чем, а уж тем более о случившемся. Стояла в будке долго, размышляя, чем же заняться дальше – до тех пор, пока нетерпеливый прохожий не начал стучать монеткой по стеклянной двери. «Девушка, вы там разговариваете или как?»
Накануне ночью лило, и всё вокруг было блестящим и скользким. Сквер содрогался на ветру, все листья – и лимонно-желтые, и золотисто-ржавые, и бурые, будто жеваные, уже лежали под ногами, наверху же ветви деревьев, голые, черные, переплетенные между собой поддерживали тяжелый небесный свод, подобно арматуре, не позволяли ему упасть и окончательно раздавить Лизу. Она была за это благодарна деревьям, трогала мокрые стволы, ковыряла ногтем трещины на коре, изучая, не заползли ли туда какие-нибудь вредоносные букашки. Букашек не было, и потому даже это занятие пришлось оставить.
Когда стало темнеть, её всё же потянуло домой – засветившиеся теплыми огоньками окна сделали улицу совсем мрачной, да и вообще она не любила темноты, даже когда пребывала в менее растрепанном состоянии. С облегчением вспомнила, что родители сегодня уехали к тетке с ночевкой, что в данных обстоятельствах не могло не радовать.
О своем будущем ребенке Лиза не думала совсем. Больше всего её волновала драматургия ситуации – каким образом вести себя дальше, чтобы достойно выглядеть в глазах сторонних наблюдателей? В предшествующие недели она проигрывала в голове оптимистичный вариант: как расскажет коллегам и всем прочим о своей безумной любви, о том, что её очень огорчает роль разлучницы, но ничего не поделать – любовь во все времена требовала жертв, и, несмотря на уколы совести, она чувствует себя невероятно счастливой…
