Сколько она помнила этот город, такси здесь всегда были черными.
То, что остановил для нее Инчмейл, выглядело аэродинамическим симулякром черных таксомоторов-пращуров. По серебристо-перламутровому корпусу – берлинской лазурью реклама чего-то немецкого: не то банка, не то бухгалтерского софта. Искусственная кожа сидений – ортопедически-бежевая.
– Тяжелые у них деньги. – Инчмейл высыпал ей в ладонь пригоршню монет по фунту. – Гуляй не хочу.
Монеты еще хранили тепло игрового автомата, у которого он на секунду притормозил на выходе со станции Кингз-что-то-там.
– У кого у них?
– У моих соотечественников. От щедрот.
– Не надо. – (Пытаясь отдать деньги.)
– На такси. – (Называя таксисту адрес на Портман-Сквер.)
– Ой, Редж. Все не так плохо. У меня есть. В акциях.
– Хуже некуда. Позвони ему.
– Нет.
– Позвони. – Инчмейл (борода, широкие плечи, японская куртка из рубчатого гортекса в елочку, со сложными по́лами, застегнута на множество контринтуитивных пряжек) захлопнул дверцу такси.
Она смотрела через заднее стекло, как он, в первом часу ночи, уходит по Грик-стрит в студию – ломать упрямого Клэмми из «Тумб». Двигать искусство и зарабатывать деньги.
Затем она провалилась в себя и очнулась только за «Селфриджем», когда таксист повернул направо.
Вот и северная сторона Портман-Сквер. Холлис расплатилась с таксистом и, спеша избавиться от денег Инчмейла, дала щедрые чаевые.
Клуб, ультрамодный и современный, назывался «Кабинет», что подразумевало: «кабинет диковин». Инчмейл вступил в него вскоре после того, как они, трое оставшихся участников «Ночного дозора», продали китайскому автозаводу права на «Такой быть сложно». Инчмейл – он уже продюсировал один альбом «Тумб» в Лос-Анджелесе и собирался с Клэмми в Лондоне записывать второй – рассудил, что членство в клубе обойдется дешевле гостиницы. Холлис предполагала, что он не прогадал, но только в сравнении с очень дорогой гостиницей.
Сейчас она снимала номер в этом же клубе. Судя по ситуации на биржах и разговорам с нью-йоркским бухгалтером, надо было срочно подыскать местечко поскромнее.
«Кабинет» втиснули по вертикали в половину георгианского особняка из тех, чьи фасады напоминали ей лицо задремывающего в метро пассажира. Вторую, западную, половину здания занимала неведомая организация, с которой клуб делил богато, но строго отделанный вестибюль. У Холлис было смутное ощущение, что это какой-то фонд, возможно благотворительный. Или в поддержку гипотетического мира на Ближнем Востоке. Так или иначе, посетители туда не ходили – по крайней мере, Холлис их ни разу не видела.
Никакой таблички у организации не было, ни на фасаде, ни на двери, как, впрочем, и у «Кабинета».
В первый же день Холлис заметила в баре исландских двойняшек, абсолютно неотличимых, с идентичным мельхиоровым пушком на голове: обе через соломинку тянули красное вино из больших пивных стаканов. «Ирландские понты», – заметил Инчмейл и счел нужным добавить, что исландки – не члены клуба. Члены клуба до звездности не дотягивали. Холлис это вполне устраивало, Инчмейла, видимо, тоже.
Он говорил, что купился на декор, и это очень походило на правду. Их – Инчмейла и декор – роднил элемент безумия.
Она толкнула дверь, в которую можно было бы, не пригибаясь, проехать на лошади.
– Добрый вечер, мисс Генри.
– Добрый вечер, Роберт.
Главной обязанностью Роберта – крупного молодого человека в добротном костюме из темной ткани в тончайшую серую полоску – было ненавязчиво приглядывать за входной дверью.
