Нынче всё наоборот

В этой школе учился ещё Пётр Первый.

В длинных коридорах, притихших после звонка, шаги звучали особенно чётко, по-солдатски. На лестничных площадках каблуки цокали звонко, как подковы. Оглушительно кряхтел под ногами паркет.

В других школах люди ходят в тапочках, оставляя ботинки в раздевалке. А здесь – нет. Здесь всё по-ненормальному: дубовый рассохшийся паркет, кафельные площадки, мраморные ступени, на которых визжит каждая попавшая под ногу песчинка, коридоры длиной метров по сто.

И уборная, где можно спрятаться до перемены, – на втором этаже, опять-таки в конце коридора.

Но второй этаж – другое, там только классы.

Костя на цыпочках крадётся вдоль стены. От одной ниши до другой: короткая перебежка и – стоп. Можно послушать, что делается в чужом классе.

За первой дверью ведут разговор два голоса: девичий – неуверенный, тихий и мужской – раздражённый.

– Синус – это есть… это…

– Отношение!

– Отношение…

– Ну! катета!

– Катета…

– Какого катета?

– Катета… который…

«Пара», – безразлично подумал Костя и сделал ещё одну перебежку. За второй дверью, захлёбываясь от нетерпения, отвечал урок какой-то отличник. Он так торопился получить свою пятёрку, что не обращал внимания на запятые. Костя услышал примерно следующее: «Ещё в древности учёные заметили что стеклянная палочка натёртая шёлком обладает способностью притягивать мелкие предметы и пришли к выводу…»

Костя сделал рывок.

Третья, последняя ниша, третья дверь.

– Как хо-ро-ши майские ве-че-ра, когда… Написали? Ве-чера, когда…

«Перед „когда“ – запятая», – машинально отметил Костя и с удовольствием подумал о том, что там, в классе, кто-то этой запятой не поставил.

До угла коридора оставалось шагов двадцать. По пути была ещё одна дверь, уже без ниши. Костя переступил с ноги на ногу и пошёл, не отводя взгляда от этой двери с сине-белой табличкой – «Зав. учебной частью».

Паркет постанывал, скрипел под ногами, и Костя, впившись глазами в сине-белую табличку, даже замедлил шаги. Всё равно он был обречён. Костя хорошо знал своё счастье.

– Шмель, ты почему разгуливаешь во время урока? – спросит Вера Аркадьевна.

– За мелом, – ответит Костя.

– Ах за мелом, – скажет Вера Аркадьевна. – Так вот…

И Вера Аркадьевна уведёт его в кабинет. Она будет говорить о том, что миллионы людей трудятся для того, чтобы Костя мог учиться; и о том, что она не знает, как быть с ним дальше; о том, наконец, что в его возрасте она готовила бы себя к полёту на ракете, а он, способный, но лентяй, не хочет учиться. Вера Аркадьевна была уверена в том, что все ученики, даже девочки, мечтают улететь на ракете.

И всё это было правильно, всё говорилось уже в сотый раз. И отвечать было нечего.

Говорят, что перед смертью человек за одну секунду вспоминает всю свою жизнь. Костя сделал три шага, и вспоминать было уже нечего. Всё пронеслось перед глазами в одно мгновение.

– Шмель, так какой же корень у кукурузы?

Костя прекрасно знает, что мочковатый. У всех у них: у кукурузы, у ржи, у пшеницы – мочковатые корни.

Мочковатый – это значит как мочалка, как старый, растрёпанный веник, как борода у козла, как щупальца осьминога. Триста слов может сказать Костя про этот корень. Четыреста! Но среди них нет того, которое нужно. Он знает, и учительница ботаники знает, что он знает. И все ребята знают – второй урок ходят по рукам высохшие ломкие стебли. А у Шмеля просто язык не поворачивается повторить это слово в десятый раз. И он говорит: