1
Я вырезала твоё имя у себя на груди. Несмотря на боль все шесть букв продолжали мне нравиться и звучали в мыслях всё также ритмично. А теперь они стали ещё ближе к моему сердцу отныне бьющемуся ради твоего.
Я выдумала твоё имя, ведь мне всегда претила здешняя безымянность и пустующие надгробия. От того я давала имена тем кого смогла полюбить. Под давлением кожа расходилась неумелыми разрезами. Бордовые полосы перескакивали то выше, то ниже пересекая друг друга. В стенах храма кровь стекала до белого пояса пачкая парадную юбку. Больно. Больно и глубоко, достаточно глубоко чтобы на теле остались шрамы, а ведь мне лишь это и было нужно. Лезвие, отброшенное в сторону звонко упало на кафель залитый кровью. Там пахло сыростью и травами, мне совсем не хотелось уходить. Я смотрела в отражение любуясь новой надписью, своей первой надписью.
Я вырезала твоё имя у себя на груди. В тот же момент с божественным благословением наш контракт вступил в силу. Я заполучила твоё тело, а вместе с ним и кое-что более важное: возможность уберечь тебя, забирая всю физическую боль себе. Я не хотела бы видеть твоих страданий, к тому же ты нужен был мне живым и дееспособным в любой из ситуаций. Вспоминались мгновения, когда я молила прислать врача, а Куратор своим командным тоном, раз за разом отказывала, говоря, что не стоит тратить время на тех, кто уже обречён. Я заключила контракт, и была рад, что теперь юный врач более моя собственность чем чья либо другая. Я пообещала себе быть благоразумной, снисходительной, но тебе клятв давать не стала.
Мы повстречались лет пять назад. От тебя разило спиртным, ты выглядел странно во всех возможных смыслах этого слова. Измазанные чёрными тенями глаза придавали образу крайней неряшливости, ты был одет по-женски вызывающе и совсем не оставлял места для чужих фантазий. Держал тлеющую сигарету поодаль от себя, словно боялся, что одежда пропитается запахом дыма и поднимал руку слишком уж высоко, чтобы затянуться, манерно стряхивая пепел на раскалённый асфальт.
Я заговорила первой, хотела убедиться, что ты в порядке. А в ответ услышала лишь убеждения в том, что помощь тебе не к чему и кажется, это было правдой. Я собиралась уходить, но ты продолжил, остановив меня. Говорил так много, не давая вставить и слова. Рассказывал о работе, об офисе давно ставшим тебе ненавистным, что ты пашешь по двенадцать часов принимая около сотни звонков в сутки, и, что начальник твой самый настоящий мудак. Хотя так наверно у каждого. А затем тихо добавил, выдыхая сигаретный дым.
– Даже если решат уволить, плевать.
Такие слова были выплеснуты на чужого человека, на меня, которую ты видел впервые и, кажется, совсем не смущался этой откровенности. Ты изливал мне душу, наверное, лишь от того, что тебя больше никто не готов был слушать, лишь от того, что ты был одинок. Мне искренне стало тебя жаль. Но это была не та жалость, которую я испытывала к погибшим или обречённым, ведь ты всё ещё мог исправить. Скорей это была горечь о том, что судьба не наделила тебя сильным характером, по крайней мере, достаточно сильным, чтобы выбраться из клетки заставленной рабочими столами и раздражающе верещащими телефонами.
– Ты пойдёшь за мной? – Слова как-то неуверенно, но резко вырвались из моего рта прервав твой монолог и я укусила себя за язык посильнее, чтобы перестать нервничать. – Ты уйдёшь со мной туда, за стены, в настоящий мир?
Ты опустил глаза, и я ещё более неуверенно добавила:
– Я возьму тебя в подопечные, мне нужен врач.
– Пойду. – Коротко ответил ты и отправил щелчком пальцев окурок в стоящую рядом урну.
– Я больше не хочу быть… – Твои слова оборвались ведь ты не смог найти подходящего слова.
