Нужно было раздеться. Совсем. Аня, дрожа, стянула с себя казенную ночнушку, сложила ее аккуратным квадратиком и прижала к груди. Сказали лечь на стол и накрыться простыней. Потом пришел врач, усталым голосом перечислил все, что будет с ней делать. Аня не слушала. Она уже выучила по маминому акушерскому справочнику, который мама то ли забыла, то ли специально оставила на пузатом кабинетном столе. Сделали укол. Десять, девять, восемь…
Мамино лицо очень близко. Морщинистое и уставшее. Мама плачет и что-то сбивчиво объясняет. Аня ничего не может разобрать. Мамочка, ты здесь, ты простила меня. Но мама тоже не слышит ее. Аня пытается сжать мамину руку, ничего не выходит, рука не слушается. Какая-то пелена, мамины очертания ускользают.
Рука падает с одеяла и касается холодного металла каталки, грохочущей по неровному полу. Аня очнулась и тут же закрыла глаза, пытаясь вернуться в забытье. Наркоз перестал действовать, звуки резали слух, свет – глаза, воздух – ноздри. В палате ждала Галина.
– Ну все, все, – зашептала она, укутывая Аню.
Аня отвернулась и уставилась в облупившуюся зеленую стену. Все. Все. Не вернуть, не исправить, не переделать. Вспомнились горячие пальцы, сжимающие сосок. Тут же подкатила тошнота, внизу живота потянуло, и что-то горячее толкнулось и потекло по ноге. По простыне расплывалась кровавая клякса. Аня зажала рукой рот, пытаясь сдержать рыдания. Но они сочились сквозь пальцы. Не первой свежести женщина на соседней койке со смешком пробасила:
– Че, первый раз?
Галина цыкнула на нее и убежала за врачом.
– Надо было и меня тоже выскоблить, кюреточкой, чтобы, – захлебывалась Аня. – Пусть бы она сама меня, – хотелось разодрать там, где кровило. От крика засаднило горло. Вдруг чья-то рука развернула ее. Щеку обожгло.
– Ишь, страдалица выискалась. Будешь орать, еще не так вломлю, – цедила сквозь зубы соседка, – трахаться-то поди было сладенько, малолетка?
Аня затихла. Прибежала Галина с каталкой и врачом. Ее снова куда-то повезли по полутемному коридору, в дальнем конце которого мигала лампочка.
Я снова стала запоминать сны. Как в детстве. Цветные, осязаемые, почти реальные. Сначала мне приснилось, что я есть, и в то же время меня нет. И вокруг ничего нет. Но всё есть во мне. Вообще всё – деревья, люди, понятия, облака, смыслы, животные, вот всё-превсё, что только можно себе представить. Я и отдельно, и часть чего-то. И меня распирает от этого чувства. Так сильно, что я перестаю помещаться внутри себя. Я расплываюсь вокруг, но это тоже я. И нет горизонта и границ, нет преград для меня. Потом вдруг во сне появляется Галина. Вот уж кого не ожидала увидеть.
– Ну как ты, милая? – голос, как мед, приторный до тошноты. – Давай я расчешу тебе волосы. Помнишь, как в детстве?
Она берет пушистую большую щетку. Волосы у меня достаточно длинные. Это странно, я всегда стригусь под мальчика. С того самого дня. В детстве я гордилась своими тяжелыми волосами. Мне нравилось, когда Галина расчесывала их, долго и тщательно, разбирая каждую прядь. Маму мои лохмы раздражали. Она граблями из пальцев собирала мою шевелюру в хвост и заматывала его в пучок, больно ковыряя шпильками и бормоча себе под нос, что давно пора меня обкорнать. Сама мама всегда носила каре, идеально уложенное, но с неизменной заправленной за ухо прядью. В те редкие дни, когда у мамы был выходной, а мне удавалось еще дома устроить особенно выдающуюся истерику, я обожала таскаться за ней по делам. Непременное условие «чтобы я думала, что ты в саду» выполнялось мной беспрекословно. Чашечка черного дымящегося кофе в кондитерской на углу, маникюр в парикмахерской номер восемь на Ленина, куда мама заходила с черного входа без очереди, фарцовщица Лена, снабжавшая маму фирмой и сплетнями, и наконец кинотеатр Октябрь. В фойе перед сеансом мама покупала мне молочный коктейль, я просила посыпать его шоколадной крошкой, смаковала, закатывая от удовольствия глаза, и высасывала через трубочку оставшуюся на дне стакана молочную пену. Мне нравилось гладить обивку кресла и смотреть на порхающие в луче кинопроектора пылинки. Если мама смеялась или плакала, я придвигалась поближе и тихонько прижималась к ее руке. Вдыхала аромат ее духов, закрывала глаза и загадывала, чтобы кто-нибудь запер нас в этом зале.
