С тихим шуршанием падали осенние листья. Их мягкий шорох был единственным звуком, нарушавшим тишину. Только шорох листьев да порой хлопанье крыльев сорвавшейся с ветки вороны. Большой город с его стуком колес, топотом конских копыт, шагами людей и нелюдей, криками разносчиков и зазывал, звонками, гудками, стуком дверей и калиток был так далеко и в то же время близко. За росшими вдоль ограды деревьями виднелись улочки с высившимися на них двухэтажными домами. В трех шагах уже раскинулся пригород, шумный, деловой. Но здесь… Здесь царила тишина, нарушаемая только шорохом опадающей листвы и хлопаньем вороньих крыльев.
Цокот копыт по брусчатке и стук колес резко оборвались у самых ворот. Из небольшого наемного ландо выбралась молодая женщина в черном платье. Густая вуаль спускалась на лицо, не позволяя полностью рассмотреть ее черты. Только по стройной фигуре, обтянутой платьем, и по тому, как легко она двигалась, можно было догадываться о ее возрасте. Не поднимая глаз, она протянула вознице империал[1], кивнула в ответ на вопрос: «Прикажете подождать?» – и, прижимая к груди охапку пестрых осенних цветов, пошла по усыпанной листьями дорожке вглубь городского кладбища.
Могилы, заключенные в тесные решетки оград, тянулись по обе стороны дорожки. Через каждые пятнадцать шагов между ними росли деревья, сейчас ронявшие листву на каменные плиты с высеченными на них именами. Многие могилы в старой части кладбища были заброшены – если бы не ухаживавшие за ними монахи-молельщики, внутри ограды стеной давно встали бы сорные травы, пророс молодой кустарник, корни деревьев разломали бы плиты, а мох и лишайник скрыли бы давным-давно забытые имена. Молодая женщина шла мимо, не глядя по сторонам. Она знала, куда идет. Ей не было нужды выбирать путь. Она смотрела только себе под ноги и не ведала, что за нею наблюдают.
«Опять пришла…»
«Каждый день ходит!»
«Никак не может забыть».
«Никак не хочет забыть».
«Ей больше не для чего жить».
«Это и плохо. И сама мучается, и его мучает…»
Привычным путем, который она могла бы проделать с закрытыми глазами, женщина дошла до окраины кладбища. Здесь вдоль посыпанных гравием дорожек шел ровный ряд относительно свежих могил – им было от силы полгода, и еще не надо всеми шелестели листвой молодые деревца. Надгробный камень на одной из них был весь усыпан цветами – иные были еще свежими, принесенными на днях, а иные уже засыхали. Опустившись на колени, женщина положила свой букет сверху и застыла, закрыв лицо руками.
Двое тихо следили за ней.
«Сил нет смотреть! Как думаешь, можно что-нибудь сделать?»
«Не беспокойся! О ней найдется кому позаботиться!»
С противоположного конца аллеи за женщиной наблюдал еще один человек. Он не видел тех двоих и не знал, что говорят о нем.
Вернувшись домой, Агния тихо поднялась по ступеням, тяжело опираясь на гладкое, отполированное сотнями прикосновений дерево перил. Миновала прихожую, переступила порог гостиной, машинально распустила завязки плаща, позволив ему упасть на пол, прошла к креслу. Опустилась в него, сложив руки на коленях и словно в первый раз оглядывая большую, тесно заставленную мебелью комнату. Два кресла у камина, бюро между двух высоких, забранных шторами окон. Диванчик, комод со старинной расписной посудой. Обеденный стол, стулья, подставка для шляп. Маленький журнальный столик. Большие напольные часы, равнодушно отбивающие время… Все как и прежде. Все как всегда. Как будто ничего не произошло. Как будто ее жизнь еще продолжается. Как будто она не осталась там, под сенью деревьев и каменных плит.
Цокот копытец прозвучал неестественно громко. Из расположенной внизу кухни своей семенящей походкой поднялась горничная Лимания.
