Она просыпалась медленно, что-то под нос себе бормоча. Так же неспешно потянулась, желая продлить удовольствие от недавнего крепкого сна, однако что-то помешало ей полностью распрямиться. Слегка смутившись препятствию, она спросонья провела рукой по своему телу и попыталась вытянуть из-под спины запутавшееся одеяло.
Вот так всегда! Как любит часто говорить доктор Ксения Петровна, дети неосознанно вертятся во сне, тем самым закручиваются в простыню, в одеяло, то есть во всё, что их укрывает, и только по одной простой причине – потому что они растут...
Её рука расслабленно поползла по тёплой коже, попытавшись сообщить пробуждающемуся мозгу, что не только одеяло, но и пижама ведёт себя как-то странно, но… наткнулась на что-то тяжёлое, тоже тёплое и совсем, совершенно не похожее на пушистое воздушное одеяло.
Васька моментально открыла глаза. Что это?.. Она, конечно, приблизительно поняла, в чём, собственно, дело, но ей хотелось удостовериться, что происходящее не сон, а реальность.
Да. Это точно не сон.
Он мирно лежал на животе, чуть посапывая, его голова немного придавила её плечо, а его рука... его нога... и...
Боже!..
На ней не было ничего. Ну, то есть просто ничего. Совсем. Правда, надо сказать честно: она ещё никогда в жизни так не спала. Так крепко и такой… обнажённой. В интернате им выдавали казённые пижамы, а на вокзале, то есть на лавке в зале ожидания, даже куртку не снимешь. Во-первых, украдут, и в чём тогда зимой ходить? А во-вторых, неудобно на твёрдой деревянной поверхности спать.
Но сейчас она, краснея до кончиков волос, попыталась освободиться из медвежьих объятий, правда, ничего у неё не вышло: он только сильнее прижал её к своей груди и сонно прошептал:
– Да, милая…
Потом на миг прикоснулся расслабленными губами к её виску, и она всё вспомнила…
Все свои восемнадцать лет Васька прожила сначала в доме ребёнка, а потом в детском доме. Так уж получается, что было у неё два дома, а одного, своего, настоящего, – к сожалению, не было. Мама её родила и сразу куда-то уехала, пропала, а у Васьки от неё только фотокарточка улыбающейся школьницы да фамилия остались. В графе отец стоял скупой прочерк, только это на самом деле было неправдой, потому что был у неё папа – погиб ещё до рождения дочери, даже фотографии на память не осталось.
Давно, когда Васька совсем ещё маленькая была, её бабушка в интернат приезжала, плакала, сиротинкой называла, домик свой Ваське завещать обещала. Только девочка тогда думала: домик – это будка, в которой пёс Трезор живёт, поэтому жить в таком будет тесно и неудобно. А потом бабушка серьёзно заболела.
Дядя Петя, родной брат мамы, единственный из семи детей никуда от бабушки не уехавший и две комнатушки себе к старому отцовскому дому пристроивший, привёз Ваську на своём мотоцикле в больницу. И она совсем не слушала, старалась не вникать, о чём говорят бабушка и тётя Варвара, жена дяди Пети, потому что в девятилетнем возрасте уже прекрасно осознаёшь, что происходит. А происходило то, что нельзя назвать обыденным: бабушка, единственный и родной для Васьки человек, который её любит, прощается с нею, уходит навсегда...
Только на поминках, когда все уже приняли на грудь, все громко говорили, почему-то смеялись, песни пели, а тётка осуждающе зашипела:
– Нагуляла и бросила – теперь вот нам возиться!
И Васька, ёжась от тёткиного колючего взгляда, тотчас вспомнила, как та в больнице говорила бабушке мягким голоском:
– Да что же мы, звери какие? Да кто же ей ближе? Мы у неё только одни и останемся! – призрачным ветерком полетели в памяти эти слова, от которых стало больно, как будто это её вина, что её нагуляли и бросили, как бросают ненужную вещь.
