Было лето.
Лето обычно начиналось ранней весной, когда мы ходили со Светкой на «наше» поле, тонули в ломких сугробах, на которых лежал тонкий, искрящийся, подтаивающий наст.
Его было так здорово обламывать и засовывать в рот, он таял и хрустел, и был вкусным.
Еще очень ярко светило солнце, и с наста капала вода.
А потом земля оголялась и становилась мягкой, кое-где выглядывала прошлогодняя жухлая трава, по цвету сливаясь с коричневой землей. На земле четко отпечатывались следы, и по мере того, как она подсыхала прохладными апрельскими вечерами, эти следы становились все менее заметными.
Тогда появлялась мать-и-мачеха.
Обычно это бывало так: вот идем мы с мамой, я держу ее за руку и верчу головой по сторонам. И вдруг – ах! Вон там, на самом солнцепеке торчит желтая голова! И еще одна, и вон еще! Ах!
– Мама, мама, смотри – одуванчики!
В детстве, наверное, все путали мать-и-мачеху с одуванчиками. Только потом, в третьем классе, я начала их различать, прилежно вырисовывая на уроке природоведения эти желтые головки.
***
Самым волнующим был день, когда можно было снять шапку. Голове тогда становилось так непривычно легко! Конечно, было немного зябко, но переполняла ужасная гордость, что мне уже можно без шапки, а Светку, которая младше меня на год, мама еще укутала по-зимнему. А потом и Светка снимала шапку, и уже совсем маленькие ребятишки во дворе бегали растрепанными, и становилось совсем понятно – скоро настоящее лето!
***
Лето приближалось, когда мы начинали ходить на поля.
«Поля» – это самая окраина города, там, где и город-то уже заканчивался, а проселочная дорога вилась вдоль речки под названием Ошла и уходила куда-то в неизвестные поселки. Слева от дороги текла речка, а справа до самого горизонта расстилались эти самые поля. И с другой стороны речки тоже были поля.
На поля, конечно же, нас одних не пускали, да нам никогда и в голову не приходило пойти туда самим. Во-первых, шагать до первых зарослей ивняка, где можно здорово играть в индейцев, очень далеко и без взрослых ужасно скучно. А во-вторых, самые интересные заросли были где-то за хитрыми поворотами дороги, которая вдруг разветвлялась, а знал эти повороты только мой папа, поэтому, как ни крути, без взрослых не обойтись.
Еще папа смешно пугал маму, когда на своем огромном велосипеде «Урал» с огромной страшной рамой вдруг вкатывался на крутой берег реки и мчался прямо над самым обрывом по очень узкой тропке, а мы все шли по широкой дороге с двумя колеями внизу. И мама кричала ему: «Витя, Витя, куда?», а папа смеялся.
Хорошо еще, что мама не видела, как мы с папой однажды прокатились так вдвоем.
По берегам Ошлы росла крапива. Молодая крапива очень вкусная, когда ее сварят в специальном супе с курицей и сырым яйцом. Этот суп мама варила один раз в году, когда мы впервые после зимы ходили на поля за крапивой. Возвращались уже вечером, но на кухне было не темно, а так, весенние сумерки, и мама варила весенний суп, обдавая крапиву кипятком. И запах крапивы висел в майских сумерках.
***
Потом начинала цвести липа.
Тогда мы шли стирать палас.
Из земли выходила огромная труба, из нее хлестала желтая вода, с ревом и мутными брызгами во все стороны. Вода наполняла каменный накопитель, он был длинный и узкий, но мне казался очень большим.
Туда спускался палас, и мылился, и плавал в этом накопителе под этой ревущей водой.
А рядом росли липы. Их было несколько, но одна особенно красивая. Вся-вся в душистых цветах. Папа поднимал меня на руки, я тянулась за ними и срывала несколько цветочков.
Потом дома я прятала цветочки, и аромат их путался у меня в волосах еще какое-то время.
Пока его не вытесняли другие ароматы.
