У бабули – белые, у меня‑то – серые…
Сегодня первая суббота марта. Впереди два дня отдыха и я решила приготовить пельмени. Почти автоматически вы-полняю привычную работу, выстраивая на большом листе фанеры ровные ряды пельменей. Периодически поглядываю в окно – оно выходит в огород. На улице почти весна, солнце светит ярко, но повсюду лежит толстый слой ослепительно-белого чистого снега, только вокруг стволов деревьев появились небольшие углубления. С удовольствием наблюдаю за весёлой воробьиной чехардой у кормушки, подвешенной на тонкую ветку молодой яблоньки. Ветка качается, воробьи испуганно вспархивают, но через несколько секунд снова уса-живаются на шаткую поверхность. Солнечный луч медленно крадётся по подоконнику, затем скользит по столу, доходит до лежащей на фанерке горки муки и окрашивает её в фантастический розово- оранжевый цвет. Память услужливо переносит меня почти на полвека назад. Всё происходило приблизительно в такое же время года, на этой же кухне.
Мне около пяти лет, я простыла и не пошла в детский сад, а осталась ночевать у бабушки с дедушкой, живущих в частном доме на улице Пушкина. Пробуждение было нерадостным – побаливало горло. Вечером не хотела пить горячее молоко с мёдом и маслом. Согласилась после того, как бабушка по-обещала, что позволит мне делать пельмени и я получу на-стоящие взрослые фартук и косынку, и собственное рабочее место – журнальный столик.
Было такое же утро, как сегодня, так же ярко светило солнце, мне кажется, что даже воробьи были те же самые, только кормушка висела на старой огромной яблоне, на корявой, серой, морщинистой ветке. К соседней ветке привязаны качели – две толстые верёвки и доска- сиденье. На качелях я буду качаться позже, когда растает снег, а пока бабушка – молодая, черноволосая и черноглазая – замешивает тесто в жёлтой эмалированной миске. На миске сбоку откололся кусочек эмали и образовался чёрный шероховатый ромбик. Бабушка кулаками, с силой мнёт круглый ком теста, снова и снова переворачивая колобок и наваливаясь всем телом. Я жду. Дед ходит по дому и громко топает обрезанными валенками, которые служат ему домашними тапочками. Затем усаживается в гостиной у круглого стола, накрытого бордовой плюшевой скатертью с длинной бахромой, которую я люблю заплетать в косички, сидя под столом. В центре стола – ваза, фарфо-ровая, высокая, в ней стоят ландыши. Ландыши пластмас-совые, но бабушка их очень любит и периодически моет. На вазе нарисован Пушкин. Я много лет считала, что Пушкин, нарисованный на вазе, как-то связан с тем, что мы живём на улице Пушкина. Впоследствии, будучи взрослой, я узнала, что ваза – это не ваза, а кубок, полученный моим дядей Альбертом за победу в каких-то спортивных соревнованиях. Сейчас этот кубок принадлежит мне. Дядя Альберт жив, но ни разу не по-просил вернуть ему его награду, а я не предлагаю потому, что, мне кажется, что кубок давным- давно перестал быть кубком.
Теперь это моя любимая «бабушкина» ваза. А вот ландышей больше нет – они безнадёжно пожелтели и я их выбросила.
Дед был шутник и балагур, и часто, особенно когда я капризничала, приговаривал, делая «страшное» лицо, – Улица Пушкина, дом Колотушкина, приходите в гости, поломаем кости! Дед ждёт, когда будут готовы пельмени.
Мы стряпаем. Бабушкины пельмени получаются кра-сивыми, белоснежными, они, как лебеди, по сравнению с моими – маленькими серовато – жёлтыми комочками, перепачканными фаршем.
– Бабушка, почему твои пельмени белые, а мои – серые? – горько плачу я.
– Потому, что ты ещё маленькая, когда ты подрастёшь, то и пельмени подрастут и побелеют. Я уверена, что твои пельмени очень вкусные! – утешает меня бабушка.
