Слухи буквально душили город. Всегда сопутствующие пожарам, авариям, несчастным случаям, оживленные прямо пропорционально необычности события, сейчас они бурлили как никогда – настолько чрезвычайным, из ряда вон выходящим было происшествие.
– У них еще за углом машина стояла, а в ней три здоровенных битюга… – шептались на троллейбусной остановке.
– Двести тысяч, жена в банке работает, в курсе дела… – слышалось в толпе у кинотеатра.
– Так и написали: мол, и судью, и прокурора, и начальника милиции…
Вот уже несколько месяцев изощрялась взбудораженная фантазия обывателя, компенсируя недостаток информации вымыслом или преувеличениями. Кто-то напрягается, измышляя, чтобы продемонстрировать причастность к сведениям, недоступным «простому» человеку, кто-то добросовестно пересказывает услышанное в очереди – приятно хоть на несколько минут оказаться в центре внимания, – кто-то просто болтает от скуки.
– А я слыхала: грозятся сорок детей украсть, – вещает старушка на лавочке у подъезда. – Я своего Игорька ни на шаг не отпускаю…
Молва стоуста и безлика. Но в основе слухов – болтливость и некомпетентность, качества, которые порознь не живут. Игнат Филиппович Сизов, известный множеству хороших и еще большему числу совсем скверных людей под прозвищем Старик, знал это лучше, чем кто бы то ни было. Поэтому, услышав досужие россказни, он брезгливо морщился. В душе. На лице его редко отражались эмоции.
– Она в тот день снимала с книжки деньги и все видела. Так они ее выследили и через окно застрелили. Вчера вечером, истинная правда, я живу напротив…
Протискивающийся в трамвайной толчее к выходу, Сизов раздраженно взглянул на массивную челюсть и толстые накрашенные губы, вплетающие еще одну чушь в букет небылиц о «Призраках».
Спрыгнув на серую булыжную мостовую, он через несколько кварталов отыскал нужный адрес, открыл ветхую калитку и прошел в угол захламленного двора к запущенному, покосившемуся флигелю.
Последний раз он был здесь давно, лет пятнадцать назад, да, точно, декабрьской ночью шестьдесят четвертого. Желторотый Мишуев, подчиняясь короткому жесту, стал под окно, а он взлетел на крыльцо и с маху вышиб дверь. Может быть, именно эту – растрескавшуюся и многократно латанную.
Не стараясь скрыть шаги, он поднялся по скрипучим ступенькам и вежливо постучал.
В это время на другом конце города в своем кабинете Мишуев, поучая, как обычно, Кранкина и Гортуева, тоже вспоминал Старика:
– Не учитесь работать у Сизова! Его слава сильно преувеличена, хотя когда-то что-то, возможно, и было. Но теперь он выработался и списан в тираж. Одно слово – пенсионер. Чтобы не скучать, ходит, копается в мелочах, занимается всякой ерундой.
А Сизов сидел в убогой, пахнущей сыростью комнатенке и толковал с субъектом весьма предосудительного вида о каких-то котах и кошках, выяснял, сколько у них усов и когтей на лапах, как расположены хвосты, есть ли кисточки на ушах.
Если бы молодые сотрудники увидели эту картину, они согласились бы со словами Мишуева, тем более что говорить он умел очень убедительно.
Но Александр Крылов знал цену его убедительности, знал Сизова и потому ни при каких обстоятельствах не признал бы, что Старик может заниматься ерундой. Он вообще позволял себе не соглашаться с начальством, а Мишуева откровенно недолюбливал, потому и сидел в районе, хотя несколько раз подворачивалась возможность уйти с повышением в областной аппарат.
Иногда он об этом жалел, сейчас наступила как раз такая минута: рутинные обыденные бумаги, осточертевшая повседневная мелочевка, а там, в управлении, другой уровень работы, другой масштаб, именно там осуществляется настоящий, главный розыск, к которому районные отделы подключены постольку-поскольку…
