Я взялся писáть «Организм» по горячим следам, когда меня переполняла тоска от всего, с чем я соприкоснулся. Страх тоже присутствовал каким-то фоном, как невидимая стена, окружавшая меня и не позволявшая выбежать на волю.
В те годы (начало 1980-х) я отдавал себе отчёт, что «Организм» нельзя будет не только опубликовать, но и просто показать кому-либо, потому что мы жили внутри такого Организма, облепленные его щупальцами: каждый человек, даже самый близкий друг, мог оказаться соглядатаем, доносчиком (не испытывая никакой личной вражды, он просто выполнял свою работу – чаще всего выполнял её не из чувства долга, а из-за того, что был однажды пойман на чём-то, запуган и дал согласие Организму докладывать о своих знакомых, даже если докладывать не о чем). Я сочинял роман об Организме истово, пытаясь следовать манере Михаила Булгакова, ибо на тот момент он был моим идеалом в литературе. Мне хотелось, чтобы каждый действительный факт приобретал форму почти невероятную, абсурдную, но не был при этом выдумкой. Я был там, видел, участвовал, но не хотел рассказывать о тех событиях «бытовыми» красками. Я старался извлечь смешное из страшного, но у меня не получалось, поэтому постепенно мой пыл угас. Постепенно я втянулся в другую жизнь. А через несколько лет Советский Союз рухнул, и все темы, о чём не дозволялось говорить раньше и за что можно было понести уголовное наказание, стали доступны, открыты, эзопов язык потерял всякий смысл. Обо всём говорили просто, даже примитивно, и через эту назойливую примитивность всё страшное потеряло свой вес, потеряло значимость.
Минуло лет десять, я заглянул в черновики «Организма», и мне показалось, что надо всё-таки закончить эту книгу. Однако что-то принципиально изменилось во мне, текст начал страдать какой-то болезнью и умирать от этой болезни. Нельзя было продолжать. Я остановился, упрятал машинописные листы в глубокий ящик в надежде когда-нибудь собраться с силами и воплотить первоначальный замысел. Но в глубине души я понимал, что времена изменились и что теперь эта книга не нужна мне, ведь я успел изжить из себя всё то, что толкнуло меня на её написание. И вообще она никому не нужна. Мы начитались воспоминаний о камерах пыток, расстрелах, предательстве, подлости, нас теперь почти невозможно удивить историями о спецслужбах. Впрочем, я-то сочинял роман не о расстрелах, а об организации, которую в советское время так сильно боялись, о её духе. Я сочинял книгу о человеке, который хотел служить в Организме, попал туда, увидел его суть и, ужаснувшись, ушёл, хотя коллеги предупреждали, что Организм никому не прощает такого отношения, Организм считал и продолжает считать уход из своих рядов предательством. Мне хотелось рассказать о внутренней борьбе рядового сотрудника Организма, о колебаниях, о сомнениях, о готовности погибнуть, но не оставаться там. «Организм» – роман о внутренней борьбе, о выборе…
Итак, закончить книгу не удалось. У меня не получалось вернуться в то настроение, с которым я начинал «Организм», энтузиазм юности, толкавший меня на многие начинания, ушёл навсегда. Но и выбросить материал в ведро я не соглашался. Судя по всему, есть во мне жадность (или это жалость?) к тому, на что было потрачено немало сил. Поэтому я решил опубликовать текст в том виде, каком он был «заморожен». Это не книга, а лишь её не родившаяся тень…
С самого первого дня сентябрь опрыскивал Москву мелкими каплями дождя, но сегодня небо прояснилось, жиденькие облака серого цвета почти истаяли, и влажные улицы наполнились прохладными солнечными струями. На пожухлой газонной траве разгуливали чёрные птицы; иногда они застывали в глубокой задумчивости, чуть приникнув к земле, и с любопытством наблюдали за тем, как жёлтые листья срывались с ветвей, напоминая неровным полётом бабочек, которые успели отжить свой срок и теперь порхали в прощальном вальсе, соблазнённые ласками осеннего ветерка. Погрустневшие люди сновали туда-сюда, отягощённые размышлениями о судьбах человечества и о крушении беспричинных надежд. Задевая друг друга локтями, они собирались на пешеходных переходах в ожидании зелёного света, то огрызаясь на случайные приветствия, то пугая встречных прохожих внезапным дружелюбным оскалом.
