Оружейник из Милана

Году этак в тысяча пятьсот сорок четвертом в славном городе Милане жил один довольно известный оружейник по прозвищу Гуаста-Карне, что означает «Разящий плоть».

Мэтр Гуаста-Карне выковал самые благородные шпаги из тех, что в последние полвека сверкали под пыльным солнцем полей сражений, он отчеканил самые изящные доспехи и закалил самые лучшие кинжалы из тех, что отскакивали не ломаясь от кольчуг знатных синьоров и монсеньоров.

Он изготовил кирасу, в которую облачился Франциск I во время битвы при Мариньяно[1], и шлем, красовавшийся на голове императора Карла V Габсбурга[2] в бесконечные дни его сражений.

Когда двое дворян в вопросах любви или чести считали уместным обратиться к правосудию Божьему, то за рапирами по такому случаю они обращались именно к оружейнику Гуаста-Карне. Мэтр был не только искусным кузнецом, владыкой молота и наковальни, еще он слыл мудрым наставником и не знал себе равных в галантной науке владения шпагой. Он был учителем фехтования, чья блестящая репутация затмевала собой славу самых знаменитых фехтмейстеров Италии.

Возможно, Гуаста-Карне был единственным, кто в совершенстве владел секретными приемами, неподражаемыми ударами из кварты и точным искусством исполнения глиссады, этой коварной ловушки мастеров, живущих по ту сторону гор.

В оружейном зале мэтра Гуаста-Карне бывали многие храбрейшие и благороднейшие фехтовальщики из Неаполя и Палермо, Франции и Германии, Испании и Фландрии. По вечерам, закрыв мастерскую и кузницу, мэтр давал уроки, и тогда подмастерья становились его учениками. И каждый из них вздыхал втихомолку:

– Ах! Если бы я был столь же умелым как учитель! Может тогда в один прекрасный день он позволил бы мне поднять глаза на Марианну!..

Марианна была дочерью оружейника.

Девушке было восемнадцать, и была она красива, как Мадонны на полотнах урбинца Рафаэля; как и прекрасная Форнарина, великая модель великого живописца[3], была Марианна и белолика, и белокура, вопреки знойному солнцу Италии, что наделяет своих женщин чуть смуглой кожей и столь темными волосами.

Среди всех этих грубых, воинственных людей, в доме, где удары молота по металлу стихали лишь для того, чтобы уступить место звону клинков, Марианна была ангелом мира – она несла возложенную на нее Господом священную миссию в обществе мужчин, которые только тем и занимались, что доводили смерть до совершенства. Перед ее улыбкой и чернобородые молодцы, и сам седоусый мэтр становились покорными и смиренными: они забывали о мастере-кузнице, а он – о необходимости наносить удары в нагрудник ученика пуговкой рапиры.

Марианна была жемчужиной Милана. Военные и служители Фемиды, дворяне и кузнецы, которых в этом городе оружейников было немало, завидев ее на улице, отвешивали поклоны, восхищались ее красотой, с завистью и сожалением вздыхали, говоря про себя, что счастлив будет тот, кого мэтр Гуаста-Карне назовет своим сыном.

Не один галантный синьор, которого недавний пример испанца дон Жуана де Марана[4] в других обстоятельствах вдохновил бы на подвиги, отправлялся либо в церковь, либо в сумерках прогуливался близ мастерской в надежде увидеть белокурую дочь оружейника…

В то же время каждый прекрасно понимал, что если с уст его слетит хоть одно неосторожное слово любви, если он осмелится проявить по отношению к Марианне хоть малейшее неуважение, из ножен выскочат два десятка кинжалов, а к груди его будут приставлены два десятка грозных рапир.