ПРЕДИСЛОВИЕ
Записки титулярной советницы Марфы Сергеевны были случайно найдены на Тепловозной улице, где-то на далекой окраине Санкт-Петербурга, прямо посреди проезжей части. Как титулярную советницу занесло на Тепловозную улицу, что она там забыла и что делала – остается загадкой. Быть может, найденные записки прольют хоть какой-нибудь свет на эту удивительную и несомненно поучительную историю.
Когда он вошел в вагон, я обдала его презрением. (Это было все, что я могла сделать). А он только расправил плечи. Стоит, улыбается. В ответ я потянулась к умывальнику. «Слава богу, у нас такое удобное купе – подумала я – и в туалетную комнату идти не надо». А то ведь далековато. Стоишь с накрахмаленным полотенцем и зубной щеткой – а все вокруг тебя так и шастают, так и шмыгают, так и норовят задеть и пнуть своими противными оголенными животами. И хорошо что денег на билет не пожалела.
«Я сейчас спущу штаны – предупредил он – а вы лучше отвернитесь». Я отвернулась и стала смотреть.
Мы проезжали то ли Колпино, то ли Купчино, то ли Саблино – я ничего не успела толком разглядеть. Название платформы так и мелькало, так и прыгало у меня перед глазами. Я все пыталась поймать глазами табличку. А сзади он шуршал, словно мышь, своими длинными штанами. Но по нашей линии и так слишком много хороших мест, чтобы всех их упомнить.
«Вообще же, сударыня – сообщил он, копошась в своей немногочисленной, но непослушной одежде – каждое утро я умываюсь коньяком».
Вот.
Мне бы такое и в голову не пришло.
Я и коньяк-то пила всего один или два раза в своей незамысловатой жизни.
«Как же это вы – говорю я ему – вдыхаете алкогольные пары».
«Сам не знаю – отвечает он мне – наверное, привык».
После этого я зауважала его еще больше и мы предались любви, и занимались ею всю дорогу до тех пор, пока за окном не замелькали ужасные корпуса Ижорских заводов. Я завопила от тоски и печали, а он сказал: «Молчи, молчи, глупая, дальше будет еще хуже» – и набросился на меня прямо как сумасшедший. Скоро и вокзал.
И вот мы вышли на вокзале, мокром, как дорожное полотенце – после водных процедур, с отфыркиванием и самовлюбленным мычанием. Когда я выходила из купе, я закинула его, полотенце то есть, на самую верхнюю полочку, авось проводник найдет. «Тут всегда так – заметил он – всегда. Когда ступаешь по перрону, думаешь, как бы не утонуть – и не провалиться сквозь мокрый и жидкий асфальт, в котором отражается наше серенькое и глупенькое небо». Глупенькое. Что ж, прелестный незнакомец, пусть будет по-твоему. «Вы безусловно правы, Вячеслав Самсонович – рассудила я – во всякое время года, и еще необычайно, необычайно для своего возраста и положения, остры и наблюдательны. Небо и там и тут, и тут и там, под ногами и над головой. Сырое и мокрое небо. Я не хотела бы утонуть на вокзале, прямо сейчас, на глазах у суетливых носильщиков и машинистов, с головой и с ногами, я не хочу провалиться в тартарары сквозь прозрачный асфальт, я слишком молода для этого».
Он лишь утвердительно мотнул головой. Уж не знаю, как я угадала его имя-отчество. Вячеслав Самсонович. Все мои похвалы он принимал как должное. «Пока мы вместе, вы не утонете – пообещал он – по крайней мере, не сейчас». Ах, ну как хорошо, какая удача, что я его встретила – и судьба посадила и уложила нас в одно и то же купе. И что же дальше? Торопливые пассажиры из нашего курьерского поезда быстро разбежались и расползлись в разные стороны и уголки, словно ошпаренные тараканы, кланяясь друг другу на прощание, и мы остались на платформе одни.
«Куда мы пойдем?» – спросила я на всякий случай.
«В зоопарк – ответил он – или в зоологический сад, ежели вам так угодно».
