Двадцать три. Странное, если
задуматься, число. И возраст так себе. Ни рыба, как говориться, ни
мясо.
Это было первое день рождение,
которое я встречала без него. Дима всегда за последние шесть лет
присылал мне какой-нибудь подарок и букет полевых ромашек. Моих
любимых. Где он их находил в начале января – загадка. Сильно
подозреваю, что заставлял пацанов выращивать в горшках на
подоконнике.
Его нет уже четыре месяца. Четыре
месяца я живу, словно в коматозе. Каждый третий прием пище выблевыю
и, кажется, Наташка думает, что я всерьез вознамерилась сдохнуть.
Не то, чтобы у нее не было на это совсем никаких оснований… Просто…
Я не думала, что потерять его будет настолько больно. Настолько
ошеломляюще больно, что из-под ног выбивает почву, а легкие рвет от
нехватки кислорода. Наверное, я недооценивала силу любви, как
принято писать в женских романах. Хотя, тяжело назвать
любовью всю ту муторную сучью зависимость, которая была между нами.
Я с большой натяжкой могу назвать это бешенной страстью, но более
подобает все же слово зависимость. Больная, губительная для нас
обоих. Для Димки – смертельно.
Лариса, где-то месяц назад, звонила
мне. Пьяная в сопли лепетала что-то о том, как она меня ненавидит.
Как выводит ее из себя одна только мысль, что я живу, а он нет.
Обвиняла меня во всех смертных грехах. Жизнь я ей, мол, сломала.
Если бы, мол, не я, Дима бы остался жив, любил бы ее и дочку, все
бы у них было радужно и единорожно, и вообще мразь я еще та.
Собственно, я не спорила. Курила и слушала, думая о том, что небо
сегодня на диво чистое. В конце разговора Лариса проклинала меня,
бросив трубку, а я с каким-то отстранением подумала о том, что,
кажется, давно уже порчу поймала. Бабульке какой, наверное, место в
трамвае не уступила.
Все это время Ната с Ромкой носились
со мной, как с писаной торбой, не давая лишний раз задуматься о
бренности бытия. А я люблю о ней поразмыслить, ну! Я была им,
правда, очень благодарна, но совершенно не понимала, зачем делать
из всего этого такую трагикомедию. Совершенно не обязательно каждый
божий день превращать в увлекательный аттракцион «развесели
депрессивного хомяка». Если уж на то пошло, мне просто нужно было
время. И покой. И алкоголь. Много алкоголя! Но напиться мне все
никак не выпадало шанса.
Собственно, я думаю, что именно то,
что молодая чета Кировых не давала мне излить горе в пьяном
приступе истерики, и привело ко всему, о чем я поведаю ниже.
Серьезно, это только их вина, ибо сама я просто агнец божий и
сахарная ватрушечка, не меньше.
***
Бывало ли с вами такое, что еще до
полного пробуждения организма ты понимаешь, что глаза открывать не
стоит. Там, в реальности, лютая жесть, ничего хорошего не
предвещающая? Если да, то вы меня поймете.
Глаза открываться отказывались на
отрез, ресницы слиплись от туши, а в горле была пустыня не меньших
размеров, чем Сахара. В совершенно, девственно пустой голове
набатом бил церковный колокол. «Грешно столько пить!» БОМ! «И
запивать пивом самогон не стоит!» БОМ! Вот, собственно, то, что я
запивала самогонку пивом, я помню, а где, с кем и зачем же я так
опрометчиво поступила – ноль. Не помню от слова совсем.
Правый глаз открылся с нечеловеческим
усилием, потеряв в неравной борьбе с качественной французской тушью
половину ресниц. В обозримом пространстве обнаружилась небритая
мужская физиономия.
Ага…
Второй глаз открылся по инерции.
Интересно… Я лежала лицом к лицу с незнакомым мужчиной. Стоит
признать, что был он очень симпатичным. Не больше тридцати, смуглая
кожа, черные волосы, брови вразлет и недельная щетина. Опустила
взгляд на обнаженную накаченную грудь, уважительно кивнула
рельефным кубикам на прессе. Дальше были, спасибо великий Тесла,
черные брюки. Я, к слову, была одета в легкую майку и джинсы,
в которых и выходила из дома. Майка, к слову, была не моя и размера
на три больше. Но женская….
